IV
Французскому государству, вернувшему свою мощь при Людовике ХIII и его премьер-министре кардинале Ришелье, удалось, благодаря Алесскому эдикту 1629 г., устранить ставшие невыносимыми дополнительные статьи[294]. Однако, несмотря на это, после новых гражданских войн двадцатых годов XVII в. Нантский эдикт по сути оставался правовой основой для французских протестантов вплоть до 1685 г.[295] Правда, положения эдикта с началом самостоятельного правления Людовика ХIV все больше выхолащивались. Например, систематически уменьшалось количество мест для богослужения, был запрещен переход в иную веру, сокращались или даже закрывались школы и академии; был определен перечень запрещенных профессий и распущены совместные палаты в судах[296]. Далеко заходило правительство и в своих действиях против центральной организации Religion pretendue reformee. В 1659 г. в городе Лудён состоялся последний национальный синод. После этого собраний на национальном уровне, зависевших от разрешения короля, больше не было. Другие руководящие органы находились под строгим надзором, власть препятствовала взаимным контактам и поддержке общин[297]. С 1679 г. можно говорить о том, что начался переход к открытым преследованиям. Их наивысшим проявлением стало введение с 1681 г. пресловутых драгонад: расквартировки конных войск в протестантских хозяйствах только для того, чтобы притеснять жителей до тех пор, пока те не перейдут в католицизм[298]. В конце концов, 18 октября 1685 г. последовала формальная отмена Нантского эдикта эдиктом Фонтенбло, в котором любые богослужебные собрания протестантов запрещались, и всем пасторам, которые не перейдут в католичество, предписывалось покинуть страну[299]. Реформированная церковь Франции тем самым прекратила свое официальное существование.
Французское правительство, стремясь подавить протестантское меньшинство, руководствовалось в первую очередь политическими аргументами, хотя подлинно религиозные мотивы также нельзя списывать со счетов. Несмотря на ликвидацию военно-политической организации гугенотов, корона по-прежнему не доверяла кальвинистскому меньшинству, основные силы и центры которого находились в традиционно удаленных регионах королевства: южной Франции, Пуату, Нормандии и Лотарингии. Только религиозное единство королевства, казалось, могло гарантировать политическое единство и внутренний мир. Этот мир, с одной стороны, был необходим для амбициозной внешней политики Франции, а, с другой, он обеспечивал административную власть на местах[300]. При напряжённых отношениях Людовика ХIV со Святым престолом из-за так называемых галликанских статей и претензий со стороны французского короля на суверенность епископств в стране, а также из-за надежд на намечающееся испанское наследство, антипротестантская политика служила доказательством того, что Людовик XIV заслуженно называется «наихристианнейшим королем»[301]. К тому же, благодаря Нимвегенскому мирному договору 1678 г. и Регенсбургскому перемирию 1684 г. отпала необходимость уважительного отношения к протестантским союзникам. Теперь появилась возможность использовать во внутриполитических целях военные и другие ресурсы, которые до этого были нужны для внешних конфликтов[302].
Выводы
В первую очередь мне было важно показать, что Реформация во Франции стала процессом, инициированным не только извне, в частности — Лютером. Этот процесс уходил корнями во внутрифранцузские реформационные тенденции. Здесь особенно надо подчеркнуть критику церковных отношений гуманистами. С проникновением во Францию трудов Лютера развитие стало более динамичным, что проявилось, прежде всего, в проведении демаркационных линий. Своими суждениями Сорбонна, в качестве важнейшей инстанции, устанавливающей духовные нормы, определяла, что было разрешено, а что запрещено, что было конформным, а что нет. Это заставило высказать свою позицию более четко: многие гуманисты, как, например, епископ Брисонне, выбрали конформность, но некоторые перешагнули через запреты. Однако реформационное движение оставалось в первые годы слабым и не имело организационной структуры.
Подобные структуры возникли только с появлением кальвинизма. Я привёл многочисленные аргументы в пользу этого факта: то, что Фарель и Кальвин были французами, что на них сильнее, чем на лютеровской Реформации, лежала печать французского