2-я гвардейская пехотная дивизия (штаб – Санкт-Петербург)
О лице лейб-гвардии Московского полка можно судить лишь по замечанию, сделанному офицерами-московцами в эмиграции в 1936 г. Февральская революция и вызванное ею разложение русской армии, писали они, «подчеркнула те качества полка, которыми он всегда отличался – порядком и дисциплиною». «До последнего дня полк соблюдал строевой порядок и в нужных случаях проходил церемониальным маршем»88…
Иные выделяющие полк черты в известных нам источниках не просматриваются. В 1949-м офицеры-московцы называли такие «старые славные традиции полка», как «честь, честность, трудолюбие, усердие и добросовестность к службе, храбрость и стойкость в боях, крепкое товарищество»89. Но это – стандартный набор воинских доблестей; так могли бы сказать о себе в любом полку русской армии…
Нижних чинов в лейб-гвардии Московский полк старались подобрать рыжих (в некоторые роты – с бородами90), а квартировал он на северной окраине тогдашнего Петербурга – на Выборгской стороне, в конце Большого Сампсониевского проспекта.
В других полках гвардии солдат и офицеров лейб-гвардии Московского называли не только «московцами», но, иногда, и «москвичами»91.
Характерные особенности лейб-гвардии Гренадерского полка, существовавшие к 1914 г., в известных нам источниках почти не просматриваются.
Нельзя, однако, не отметить пиетет, которым оказался окружен возвращенный в апреле 1913 г. полку аксельбант (золотой у офицеров и желтый гарусный у нижних чинов) на правом плече – пожалованный впервые в 1778 г. и отмененный в 1802-м (для нижних чинов) – 1809-м (для офицеров). Ведь он был знаком того, что Екатерина II повелела Лейб-гренадерскому полку (так именовался в 1775–1813 гг. лейб-гвардии Гренадерский) «иметь преимущество перед другими полками»92. И в полковом марше были слова:
Пусть немного нас осталось, мы не дрогнем душой.
И инако гренадерам не возможно быть.
Аксельбант нас призывает: пасть иль победить93…
Нижние чины полка подбирались из брюнетов, лицом «пострашнее», чем в лейб-гвардии Измайловском, «преимущественно из малороссийских [кроме Черниговской. – А.С.] губерний»; в роте Его Величества служили солдаты с небольшими черными бородками94.
Зато в Первую мировую войну вполне оформились боевые традиции полка. «Первое, что меня поразило, когда я достаточно ознакомился с полком, – вспоминал командовавший лейб-гренадерами в 1916–1917 гг. генерал-майор А.А. Швецов, – это его активный дух – “порыв вперед”»; «порыв вперед проходит красной нитью во всех действиях полка». Второй особенностью было «точное и беспрекословное исполнение боевых приказов», а третьей – «чистая товарищеская поддержка в бою соседей»95.
(Последнее, кстати, резко контрастировало с поведением однобригадников лейб-гренадер – лейб-гвардии Московского полка. По свидетельству командовавшего в 1914–1917 гг. во 2-й гвардейской пехотной дивизии лейб-гвардии Финляндским полком и 2-й бригадой генерал-майора В.В. Теплова, Московский полк в дивизии «все не любили, считали, что от него можно все ожидать, что он готов подвести кого угодно, лишь бы самому увильнуть от службы и от опасности». Другое дело, что причиной тому были не сами московцы, а их командир генерал-майор В.П. Гальфтер, «который, добившись [знаменитой победой 26 августа (8 сентября) 1914 г. над германцами под Тарнавкой. – А.С.] всех отличий и для себя, и для полка, старался как можно меньше подвергать свой полк трудам и опасностям, ловко втирая очки н[ачальни] кам, сочиняя без всякого стеснения»96.)
Солдаты и офицеры полка именовались «лейб-гренадерами», а рядовые – не «рядовыми», а «гренадерами».
Квартировал лейб-гвардии Гренадерский в Петербурге, на Петербургской стороне, в казармах вдоль реки Карповки (напротив Ботанического сада) и Большой Невки.
Лейб-гвардии Павловский полк еще примерно с середины 1880-х гг. «пользовался в гвардейской пехоте [правда, лишь в той, что квартировала в Петербурге и Царском Селе, но не в Варшаве! – А.С.] заслуженной репутацией самого строевого, чисто фронтового полка и славился совсем особой дисциплиной и муштрой, вошедшей в полковую традицию»97. Он «отличался чрезвычайной строгостью внутреннего и служебного уклада жизни и муштровкой. Дисциплина в полку была жесточайше суровой»98. Недаром «громадное большинство» его офицеров составляли «павлоны» – выпускники Павловского военного училища, традицией которого были «бесконечная требовательность, безжалостная строгость, соблюдение всех статей устава на 100 %, жесточайшая муштра, энергия и настойчивость при ведении строевых занятий»99. Офицеров из вольноопределяющихся, закончивших Александровский лицей или Училище правоведения – которых много служило в том же Преображенском полку, – в Павловском не было…
Павловцы выделялись также знаменитыми, воспетыми в «Медном всаднике» Пушкиным шапками-гренадерками XVIII столетия с высоким медным налобником – «кичками», как их прозвали в Петербурге100, – оставленными в 1808-м полку (тогда еще Павловскому гренадерскому) за отличие в сражении 2 (15) июня 1807 г. с французами при Фридланде. И тем, что церемониальным маршем на парадах и смотрах они проходили (под старый полковой колонный марш) держа винтовки не «на плечо», а «на руку». Эта традиция также была памятью Фридланда – где Павловский и Санкт-Петербургский гренадерские полки прикрывали отход русской армии, то и дело беря ружья «на руку» и отбрасывая наседавших французов штыками101.
Сохранили ли павловцы к 1914-му бытовавший у них в 1890-х обычай придавать белому цвету околышей их фуражек и шинельных петлиц легкий желтоватый оттенок102, неизвестно, но традиция комплектовать полк курносыми нижними чинами – такими же, как апологет принятого в полку строгого служебного уклада Павел I, – соблюдалась и накануне Первой мировой. (При этом в 5-ю роту – головную роту 2-го батальона – подбирали блондинов с бородами, а в 9-ю – головную роту 3-го батальона – брюнетов)103.
Сослуживцы павловцев по 2-й бригаде 2-й гвардейской пехотной дивизии – чины лейб-гвардии Финляндского полка – считались их «кумовьями». «Это с давних пор кумовья, покумились еще со времен Наполеоновских войн»104! И, например, в день полкового праздника одного из двух полков – 23 ноября (6 декабря), на память Св. Александра Невского, у павловцев и 12 (25) декабря, на память Св. Спиридона, у финляндцев – другой подменял его в «домашних» (внутренних полковых) караулах – чтобы все без исключения «кумовья» могли спокойно отпраздновать…
Павловцы квартировали в самом центре Петербурга, в казармах на Марсовом поле, на углу Миллионной улицы. На другом конце ее находилась Дворцовая площадь, и, по традиции, павловский караул, наряженный в Зимний дворец, сначала шел по Миллионной под оркестр, а от Мошкова переулка – под звуки барабанов и флейт. (Только при прохождении мимо казарм 1-го батальона преображенцев у Зимней канавки снова вступал в дело оркестр – игравший марш лейб-гвардии Преображенского полка.)105
По крайней мере, в лейб-гвардии Финляндском полку солдат и офицеров лейб-гвардии Павловского называли в обиходе «павлюками»106.
«Отличительной чертой» лейб-гвардии Финляндского полка, «его традицией», была «скромность – в лучшем смысле этого слова; благородная деликатность во всем, зарожденная еще при создании в 1806 г. Императорского батальона милиции (развернутого потом в лейб-гвардии Финляндский полк) его командиром М.К. Крыжановским107. С этим утверждением офицера-финляндца Д.И. Ходнева солидаризировался и коренной офицер лейб-гвардии Кексгольмского полка Б.В. Адамович: «Финляндцы – носители в Гвардии секрета: неподражаемой скромности высшего благородства»108.
Как видим, дух лейб-гвардии Финляндского полка был близок к духу лейб-гвардии Егерского – и не случайно: как и Егерский, в первой половине XIX в. он принадлежал к легкой пехоте – неброской, но подвижной, ловкой и боевой. Как и в Егерском, в Финляндском об этом напоминали к 1914-му и подбор нижних чинов из людей легкого телосложения (с любым цветом волос)109, и прохождение на парадах «егерским шагом»110, и отсутствие в ротах и в оркестре ударных и деревянных духовых инструментов (необходимых для ходьбы в атаку тяжелой пехоте), и меньшее, чем у бывшей тяжелой пехоты, количество деталей ярких цветов в обмундировании и снаряжении.
Однако в Финляндском полку свои «скромные егерские темные цвета»111 в начале ХХ в. ценили, похоже, больше, чем в Егерском. Если еще в 1871 г. лейб-егеря мечтали о замене их тогдашнего алого лацкана на мундире на традиционный егерский «черный» (т. е. того же цвета, что и мундир, – темно-зеленого, почти черного у солдат и темно-зеленого с просинью («царского») у офицеров)112, то в 1907-м, при возвращении гвардейской пехоте мундиров с лацканом, они согласились на запроектированный для них и финляндцев светло-зеленый (когда-то в лейб-гвардии Егерском был и такой, но совсем недолго – в 1817–1818 гг.). А вот у финляндцев «предполагаемый зеленый цвет лацкана, – какой выбрали себе Лейб-Егеря, – не прошел; большинство офицеров, на общем собрании, высказались за цвет своего прежнего [подчеркнуто в оригинале. – А.С.]»113.
Исключительно любовное отношение к прошлому своего полка вообще выделяло офицеров-финляндцев. Оно проявилось и при введении