– Господин, – промолвила я, – вы смертельно побледнели; ваша бледность переполняет меня ужасом. Глаза у вас воспалились и покраснели, как те рубины, что мы идем искать.
– Девчонка, – вскричал он, – знай гляди под ноги, смотри, куда идешь, а не то, клянусь Небом, посмей только еще раз обернуться и прогневить меня, и я напомню тебе твое место.
Немногим позже я заметила на земле червя и шепотом сказала мистеру Колдеру, что прикосновение его смертельно. Вскоре по тропинке проворно проползла, извиваясь, большая зеленая змея, яркая, словно весенняя трава, и снова я замерла и в ужасе оглянулась на моего спутника.
– Это гюрза, – выдавила из себя я, – змея, которая преследует свою жертву, словно гончая.
Но разубедить его было невозможно.
– Я старый, испытанный путешественник, – заявил он. – Это и вправду гнусное место, но нам осталось недолго.
– Да, – произнесла я, глядя на него со странной улыбкой, – вот только до чего нам осталось недолго?
Тут он рассмеялся и какое-то время не мог остановиться, но смеялся невесело, а потом, заметив, что тропинка сделалась шире и пошла в гору, воскликнул:
– Видишь? Разве я тебе не говорил? Самое трудное уже позади.
И точно, мы подошли к заболоченному ручью, в том месте очень узкому; берега его соединял ствол поваленного дерева, но по обеим сторонам от этого «мостика» ручей под сводом мощных древесных ветвей и низко свисающих лиан расширялся, медлительный, застоявшийся, зловонный, окутанный гнусным, тошнотворным смрадом, усеянный там и сям плоскими головами аллигаторов, а по берегам усыпанный кишащими там во множестве алыми крабами.
– Если мы упадем с этого шаткого мостика, – сказала я, – то смотрите, кайман уже подстерегает нас и приготовился проглотить! Если мы чуть-чуть сойдем с этой тропки, то увязнем в болоте, смотрите, вон там, где эти ядовитые твари без числа рыщут по лесной опушке! Почуяв, что мы беспомощны, они набросятся на нас беспощадно! Разве может человек победить тысячу таких злобных врагов, защищенных твердым панцирем? А какая ужасная смерть – быть заживо растерзанными мириадами острых клешней!
– Ты помешалась, девчонка? – вскричал он. – А ну замолчи и ступай вперед!
Я снова посмотрела на него, немного смягчившись, и тут он поднял палку, на которую опирался, и изо всей силы ударил меня по лицу.
– Ступай вперед! – вскричал он опять. – Что, прикажешь мне проторчать целый день у этой мерзкой трясины, пока я не заражусь какой-нибудь смертельной лихорадкой, и все по милости болтливой рабыни?
Этот удар я приняла молча, с улыбкой, но кровь моя закипела. Вдруг что-то с глухим всплеском упало в воды лагуны и ушло на дно, и я сказала себе, что это канула в небытие моя жалость.
На другом берегу, куда мы торопливо перебрались, лес рос не так густо, а лианы переплетались не так плотно. По временам здесь можно было заметить более яркие, чем прежде, солнечные зайчики, открытые участки или различить сквозь более прозрачную сеть вьющихся растений очертания уходящего ввысь дерева. Слева отчетливо выделялся кипарис, стоявший на краю такой поляны; тропа в этом месте значительно расширялась, а рядом виднелся клочок открытого грунта, обступаемый ужасными муравейниками, кишащими гнусными насекомыми. Я положила кирку, лопату и корзину наземь, у корней кипариса, где они тотчас же почернели от облепивших их муравьев, и снова поглядела в лицо моей ничего не подозревающей жертве. Москиты и кровососущие мухи вились между нами в воздухе, образуя столь густую пелену, что черты моего спутника трудно было различить, а жужжанье их в полете напоминало скрип огромного вращаемого колеса.
– Вот это место, – объявила я. – Я не могу копать, потому что никогда не училась обращению с такими орудиями, но, ради вашего же блага, заклинаю вас, поторопитесь.
Он снова опустился наземь, судорожно хватая ртом воздух, как вытащенная из воды рыба; я увидела, как лицо его заливает тот же багровый румянец, что прежде запятнал чело моего отца.
– Мне дурно, – задыхаясь, произнес он, – мне невыносимо дурно; болото так и кружится у меня перед глазами; гуденье этих мясных мух сводит меня с ума. Ты не взяла с собой вино?
Я подала ему стакан, и он с жадностью выпил.
– Вам решать, будете ли вы упорствовать в осуществлении своего плана. Об этом болоте ходят дурные слухи.
И с этими словами я многозначительно кивнула.
– Подай мне кирку! – велел он. – Где закопаны сокровища?
Я объяснила ему в самых общих выражениях, и в одуряющей жаре и духоте, в тусклом полумраке джунглей, он принялся орудовать киркой, широко размахиваясь и высоко поднимая ее над головой, под стать здоровому человеку. Он тотчас же сильно вспотел, лицо его заблестело, его густым слоем облепили жадные насекомые.
– Господин, стоит ли потеть в таком месте? – испуганно спросила я. – Сквозь открытые поры проникает лихорадка.
– О чем ты? – пронзительно вскрикнул он и застыл, вонзив кирку в землю. – Ты что, хочешь свести меня с ума? Неужели ты думаешь, я не понимаю, какой опасности подвергаюсь?
– Я лишь хочу уберечь вас от зла, – промолвила я. – Только поторопитесь, прошу вас.
И тут я мысленно перенеслась к смертному одру своего отца и зашептала, едва слышно, те же бессильные, повторяющиеся, как заклинание, слова: «Скорей, скорей, скорей».
К моему удивлению, спустя минуту кладоискатель, как зачарованный, забормотал их вслед за мною, и, хотя он все еще взмахивал киркой, орудие свое он теперь вздымал как-то неуверенно, в землю вонзал неглубоко и непрерывно твердил себе под нос, словно припев песни: «Скорей, скорей, скорей», потом заводил, словно шарманку: «Нельзя терять времени, нельзя, нельзя, нельзя; об этом болоте ходят дурные слухи», а потом вновь принимался за старое: «Скорей, скорей, скорей», выговаривая эти страшные «считалки» как-то механически, торопливо и одновременно устало, словно больной, ворочающийся на горячих подушках. Он более не потел, лицо его казалось совершенно сухим, но кожа, насколько я могла видеть, приобрела сплошь приглушенный кирпично-красный оттенок. Вскоре он подцепил зарытый кошель с драгоценными камнями, но не обратил на него внимания и продолжал вонзать кирку в землю.
– Господин, – сказала я, – вот же сокровище.
Он словно очнулся