Позабыв о боли, Алекс схватил её и осушил в два глотка. Кровь была холодной, вязкой и невкусной, но сил она придала больше, чем это мог бы сделать лучший энергетический напиток.
Ермолов поставил кружку обратно на столик, отмечая, что боль заметно притупилась, хотя и не пропала окончательно. Голова периодически начинала кружиться. Взгляд медленно фокусировался, выхватив ещё один инородный предмет обстановки — на журнальном столике рядом с опорожнённой кружкой лежала газета.
Печатную прессу ни Алексей, ни его супруга не читали никогда. Чтобы узнать новости, они использовали вездесущее око интернета, совсем уж на крайний случай оставался телевизор. Кроссворды разгадывать Ермоловы тоже не любили, а зачем ещё нужен анахронизм в виде газеты, Алекс решительно не понимал.
От бумаги пахло свежей типографской краской. Одна статья была жирно обведена красной ручкой, а по диагонали размашистым почерком, неаккуратно, словно автор злился и спешил, красовалась надпись: «Идиот!».
— Лорин, — скрипнув зубами, прошептал Алекс и притянул к себе газету, раскрытую на статье с броским заголовком: «Кровавая расправа в музее».
«… неизвестный доброжелатель сообщил правоохранительным органам о подозрительном шуме и звуках борьбы в Архивном хранилище районного музея. Прибывший по сигналу неравнодушного гражданина наряд милиции обнаружил на втором этаже здания обескровленное тело женщины.
Погибшей оказалась Горчакова Любовь Павловна 1956 года рождения, которая занимала пост директора музейного хранилища. Как нам сообщили соседи погибшей, Любовь Павловна достаточно часто ночевала на работе. По всей видимости, и этой роковой для неё ночью женщина решила остаться в музее.
Представитель правоохранительных органов майор Королёв Д.И. сообщил в интервью нашему корреспонденту об отсутствии следов взлома, из чего следует предположение, что гражданка Горчакова сама впустила злоумышленника в здание. Что произошло между ней и убийцей — неизвестно, но в результате этой встречи гражданка Горчакова получила несколько колотых ран в область шеи и скончалась от потери крови.
По данному факту возбуждено уголовное дело по статье 105 УК РФ «убийство». В настоящее время проводятся оперативно-следственные мероприятия».
Пробежав глазами строчки статьи, Ермолов в сердцах скомкал газету и зашвырнул её в угол. «Проклятье, — мысленно выругался он. — Выходит… Чёрт, выходит я действительно её… убил».
Алекс со всей силы сжал кулак и ударил им о журнальный столик, вложив в этот удар всё сожаление, всю ненависть к себе и всю накопившуюся злость — на Лорин, на какое-то совершенно дурацкое стечение обстоятельств, которое сделало его чудовищем, на весь мир. Раздался сухой хруст, и на столешнице появилась заметная трещина.
«Что же теперь… Как же дальше?»
Мысли путались. На лице Ермолова отразились переплетённые в тугой узел эмоции: гнев, отчаяние, ярость, боль, ужас от содеянного.
«Я — преступник. Убийца. Монстр».
В памяти всплыл образ Любови Павловны — её лучистые мудрые глаза, решительно вздёрнутый подбородок, светлая улыбка.
«А ведь она была настоящим человеком, каких мало, — с тоской подумал Алекс. — Пыталась помочь, когда меня перекорёжило. Даже когда поняла, что я — вор и пришёл за Фарном».
Внутри что-то щемяще заныло. Остатки души?
Ермолов откинулся на кровать и вдруг почувствовал прикосновение чего-то холодного к спине. От неожиданности он подскочил и болезненно поморщился. «Что-то холодное» оказалось большим металлическим медальоном на тонкой цепочке. Спереди на нём было выгравировано занятное изображение: в центре располагался шар, в который била разветвлённая молния. По кругу шла надпись «ORDO IRRATA», а в самом-самом низу, под шаром, стояла римская цифра «одиннадцать».
Алекс осмотрел медальон со всех сторон, но больше ничего интересного не нашёл. Чуть помедлив, он убрал его под рубашку, и тут же взгляд снова упал на злосчастный журнальный столик. Только теперь Ермолов заметил на нём ещё кое-что — белый продолговатый конверт.
Внутри лежал сложенный вдвое листок с надписью от руки: «Знак не вздумай снимать. Считай это главным документом в твоей жизни. Не забудь вознести хвалу Фарвилу — если бы не он, ты бы сдох в лесу. Сегодня в одиннадцать вечера будь в клубе «Спектр».
«Да может, лучше бы сдох, — мрачно подумал Ермолов. — Всё равно теперь непонятно, как жить… со всем этим».
Перечитав записку ещё раз, Алекс вгляделся в ровные строки, написанные аккуратным убористым почерком. Даже не сравнивая с надписью на газете, можно было со стопроцентной уверенностью сказать, что автором записки был совсем другой человек. Вернее, не человек.
С трудом передвигая ноги, Алекс направился в ванную, где снял с себя изодранную окровавленную одежду и встал под контрастный душ. Кривясь и корчась, он постепенно доводил воду едва ли не до крутого кипятка, после чего полностью перекрывал горячий кран и с каким-то мстительным азартом направлял на себя ледяные струи. Он стоял так не меньше часа, пытаясь и в прямом, и в переносном смыслах смыть с себя всю грязь. И если тело очистить труда не составило, то с душой дело обстояло гораздо сложнее.
Увы, водные процедуры не избавляли от настойчивого голоса совести. Не помогали они и от острого сожаления о том, чего уже невозможно было изменить. Мысли вновь и вновь возвращались к вчерашним событиям.
Алекс так и не смог вспомнить, как именно он убивал директора музейного архива. В сознании отпечатался только самый первый момент, когда он набросился на Любовь Павловну и вцепился клыками в её шею. Всё. Дальше — пустота. Будто какая-то незримая цензура добралась до оригинала записи киноленты и вырезала ножницами лишние кадры, а потом взяла два получившихся конца и склеила их.
В каком-то смысле Ермолов даже был благодарен своим невидимым цензорам. Кровавых подробностей ему знать не хотелось. Хватало и того факта, что он теперь убийца. И это — только первая жертва. А если он и дальше не сможет себя контролировать?
«Может, пойти и сдаться в милицию?» — возникшая идея заставила Алекса всерьёз задуматься.
«Ну вперёд! Ещё расскажи им, что ты вампир и на досуге пьёшь кровь невинных дев, — язвительно возразил внутренний голос. — В лучшем случае, определят в психушку, а в худшем — сдадут на опыты».
Ермолов тяжело вздохнул, и мысли его переместились в философско-социальную плоскость. Действительно, если бы о существовании, как однажды выразился Илек, гематоморфов, стало известно мировой общественности, это была бы мировая сенсация. Ещё бы: внезапно узнать, человек — не единственный разумный вид на планете и вовсе не венец творения, а лишь звено в пищевой цепи.
«Что-то подсказывает мне: люди совсем не рады были бы об этом узнать, — ехидно пискнул внутренний голос. — Начались бы массовые репрессии и геноцид. Люди не успокоятся, пока