Правда, часть его Юрий пропустит, для путешественников делают исключение, а он выклянчил, можно сказать у Ивана и Макария поездку в свою вотчину. И это не Углич. Кроме Углича Василий третий — их с Иваном батянька, завещал Юрию несколько городов. Это Черкизово, Углич, Мологу, Бежецк, Калугу, Малоярославец, Медынь и Мещовск. Последние четыре — это если на будущее спроецировать, то города Калужской области и, по существу, вся она в его владении. Чтобы начать прогрессорствовать Юрию нужно было из Москвы сбежать и оказаться подальше от бояр, брата и митрополита. Сначала он думал про Углич. Но потом в разговоре… в переписке с дворецким князем Иваном Ивановичем Кубенским, тем самым, шубу которого презентовал ему Иван, во время убийства Андрея Шуйского, выяснилось, что Углич-то хорошо, но примерно на таком же расстоянии, а именно в ста пятидесяти верстах, есть целая область в его владении и это сто пятьдесят вёрст не на север, как Углич, а на юг. До засечной черты далеко, до Казани тоже. Тихая мирная провинция.
Ну, для начала нужно съездить туда и посмотреть так ли это? Какие там условия, есть ли хоть где жить? И как там и кто с убийством Андрея Честокола там теперь налоги и всякие другие подати собирает? В общем, нужна ознакомительная экскурсия на предприятие, которое потом должно толкнуть вперёд экономику и военную мощь России. Естественно, сказать такое митрополиту Макарию нельзя. На богомолье де Юрий Васильевич собирается. Деревянная церковь Троицы Живоначальной в Калуге — городе уже полвека стоит, и известна как место упокоения блаженного юродивого Лаврентия, спасшего Калугу от нападения крымских татар. Вдохновивших горожан на помощь князю Симеону.
Информацию про этого Лаврентия Боровой по крупицам выцарапывал из Инока Михаила, который теперь учил его рисованию. Василия — внука Дионисия Макарий изъял, засадив его за написание целого иконостаса.
Иван тоже сначала отпускать не хотел и собрался было с ним ехать, но Макарий упёрся, мол Великий князь во время поста и следующей за ним Пасхи нужен на Москве. А туда если ехать, то к Пасхе вернуться вряд ли получится.
Событие семнадцатое
Разбойники, они лихие людишки, они же тати лесные поступили как про них в книгах и написано, они пропустили воев, ехавших на конях в авангарде, и повалили две огромные ели, явно подрубленные заранее. Треск ломающихся веток напугал лошадей и те прыснули вперёд по дороге, давая татям больше времени. Это пока вои теперь остановят и успокоят коней, пока развернутся, пока поймут, что конно не попасть к возкам, которые теперь уже грабят лихие люди, пока спешатся, и путаясь в ветках, которые не просто преодолеть, выберутся к возам, которые должны были охранять, разбойники заберут добычу и скроются в лесу.
С арьергардом лихие людишки вопрос решили тем же способом. Позади возов рухнуло две огромные ели, а опушка давно, загодя, сделана непроходимой, стащили тати туда валежника. И этим пришлось спешиваться и лезть через две поваленные ели, цепляясь за ветки одеждой и кувыркаясь споткнувшись о сломавшуюся под их сапогами ветку.
А только не всё пошло у лихих людишек, как те планировали. В большом возке, крытом зелёной тканью, оказались не простые люди. У седоусого мужчины, высокого и плотного оказался с собой большой кавалерийский пистоль с колесцовым замком называемый немцами DOPPELFAUSTER, длинною почти семьсот миллиметров и весом под два кило. Из двух стволов в татей вылетели круглые пули калибра 9.1 мм. Не одновременно вылетели, а по очереди и точно впечатались в грудь одному из разбойников, что первым открыл дверь возка и в голову тому, кто за ним стоял с гадкой улыбкой на заросшей диким волосом роже. Когда два татя свалились, освобождая лучам света путь внутрь возка, то разбойники увидели мальчика, у которого в руке тоже был кавалерийский пистоль, но одноствольный. И у этого был уже заведённый специальным ключиком колесцовый замок. Бабах и направленный в рыжебородого пистоль изрыгнул грохот, пламя и пулю калибра в десять миллиметров в грудь душегубцу.
Отодвинув рукой парнишку в глубь возка седоусый мужчина, не имеющий бороды, и видимо иностранец, выскочил из возка и выхватил из-за пояса саблю. Не ожидавшие такого напора лихие людишки замешкались, и вой сделав длинный выпад, успел воткнуть острие сабли в пузу ближайшего разбойника. Тот, обливаясь кровью, рухнул на колени и завыл.
Вой раненого и ломающиеся с обеих сторон ветки елей побудили татей к отступлению. Да их ещё с десяток оставалось, но потеряли они уже четверых и это были их главари, в том числе и атаман Косарь.
— Ну, как? — видя, что Иван Пересветов дочитал страницу, спросил его Юрий Васильевич.
Литвин ткнул пальцем в листок и потом другой палец задрал вверх. При этом он что-то говорил, но читать по губам Боровой пока так и не научился. У брата только, если тот по слогам произносит слова, более — менее, а так в разговоре у всех подряд, так точно ещё нет.
— Как у нас, правда? — Юрий достал коробку из морёного дуба, в которой на бархате синем лежал тот самый кавалерийский пистоль, изготовленный в Аугсбурге, о чём указывало сверху на стволе клеймо оружейной гильдии Аугсбурга — так называемая «еловая шишка», про который было написано на странице в руках Пересветова.
Этот пистоль ему Иван Семёнович и подарил. С этим литвином побывавшем и в Молдавии и Валахии и в Сербии и даже в Оттоманской Порте последний месяц прилип к брату Великого князя Ивана Васильевича. Вместе он составляли прожекты по обустройству России. Приказы новые придумывали, в том числе Стрелецкий и Пушкарский. Думали о том, как пресечь татьбу и грабёж в городах и на дорогах.
Артемий Васильевич про губные избы помнил, более того в Москве уже пару изб таких появилось. Милицией, в том смысле, что это вооружённые граждане, служащих губных изб в России вполне можно было назвать. Они представляли собой органы местного управления по борьбе с особо опасными преступлениями