— Доброе утро, Серёжа! Ты позавтракал? — в дверном проёме своей спальни стояла уже причесанная Пана Борисовна Левенштейн и взирала на меня строгим профессорским взглядом, — Ты как себя чувствуешь, Серёжа? — вроде бы и без укора, но с явным намёком на мою зарождающуюся алкогольную зависимость, мягко проявила интерес тётка.
— Хорошо чувствую! — подхватил из рук пельменницы своё форменное обмундирование, — Лизавете спасибо, накормила! — подмигнул я главной кандидатке в официальные супруги. — И накормила, и погоны пришила, просто золото, а не девка! — перевёл я разговор в другое русло и начал стягивать с себя спортивные штаны, давая понять обеим сожительницам, что пора бы им удалиться.
— Ну-ну! — скептически хмыкнула Пана и приобняв воспитанницу, потянула её в коридор, — Пойдём, Лиза чаю попьём, тебе ведь тоже пора собираться!
Пунктуальность Гриненко не могла не радовать. Когда в назначенное время я вышел из подъезда, он уже был на месте. К тюрьме, несмотря на пиковое время мы подкатили минут через двадцать. Остановились на площадке для сотрудников ИТУ.
— Погоди! — тормознул я опера, уже собравшегося выйти из машины, — Патроны сюда давай! И клей!
Стас полез под своё сиденье и достал оттуда целлофановый пакет.
— Там всё! — лаконично пояснил он, протянув мне шуршащий свёрток.
Оказалось, что «всё», это маленький, но тяжелый газетный кулёк с пятью патронами и аптечный пузырёк тёмного стекла без этикетки.
— Клей я из дома взял! — зачем-то сообщил напарник, с интересом наблюдая за моими манипуляциями.
Застелив взятой из бардачка газетой колени, я откупорил пузырёк с клеем. После чего поочерёдно измазал с внутренней стороны пальцы сначала на левой руке, а затем, по мере высыхания, и на правой. Минуты через две, при соприкосновении, пальцы уже не липли друг к другу.
Потом высыпал из кулька люгеровские патроны в свою перевёрнутую фуражку. И доставая их по одному, тщательно протёр каждый боеприпас носовым платком. Ссыпав избавленные от чужих микробов и лишних папиллярных следов патроны в прежний полиэтиленовый пакет, я сунул его в карман.
— Ну, и чего ты расселся? — обернулся я к Станиславу, — Тюрьма нас ждёт, мой друг! Пошли в застенки социализма!
Утренний приём пищи сидельцами уже давно состоялся. А кроме этого, мы с моим другом оказались первыми и пока единственными гостями данного богоугодного заведения.
Поэтому нужного нам цыгана в камеру для пыток привели быстро. Пыток, это в смысле, бесед.
Иоску Романенко, как и его молодой товарищ по нелегальному бизнесу, пах и выглядел не шибко презентабельно. Его возраст мне был доподлинно известен из материалов уголовного дела. Но, если бы не официальные бумажки с его установочными данными, то ему можно было бы дать как сорок лет, так и все пятьдесят.
Однако, даже при всей своей камерно-бомжатской неприглядности, этот торговец бабскими трусами выглядел более мужественным, нежели Николя. Был он на голову выше ростом и гораздо крупнее телом, чем законный супруг ветреной Земфиры. Розы, то есть. Хотя, справедливости ради стоит отметить, что лик Иоску, как и харя плюгавого Нику, аристократично-утонченных черт не содержал. Как и на сусалах более молодого компаньона Радченко, на физиономии его счастливого соперника Иоску легко читались не только следы традиционного таборного инцеста. На них были хорошо заметны и иные признаки внутривидовой деградации поволжской цыганщины. А, может, и не только поволжской. Нет, всё же редкостная паскуда, этот Адольф Михалыч! Не доработал он в своё время с цыганским вопросом! А иудейский бог, как всем известно, глазаст и всевидящ! И каждое лыко вставляет недобросовестным грешникам в строку. Потому и сдох бесноватый фашист, как шелудивая собака! Без могилы и покаяния…
— Ну что, рома, признаваться будешь? — заранее зная ответ, полез я в карман за будущими уликами, — Ты, Иоску, покайся, а я за тебя похлопочу и на суде тебе потом снисхождение будет!
— Не в чем мне каяться, начальник! — уверенно и даже с издёвкой ощерился предприниматель, — Показания я уже дал и больше ничего тебе не скажу! И подписывать тоже ничего не буду! Зови конвой, начальник, в камеру пойду!
Пока всё идёт так, как и должно идти. По поведению фигуранта и не скажешь, что шибко умный. Умный без особой на то нужды, своему следаку дерзить не станет.
— В камеру ты еще успеешь, гражданин Романенко! — добродушно успокоил я прелюбодея, — Чего ты в той камере не видел? Я еще раз предлагаю тебе, не лезь ты в бутылку, Иоску, признайся, что бабским шматьём торговал и слово тебе даю, прямо сейчас на свободу выйдешь! Напишешь мне признанку и я сам лично тебя на свободу выведу!
Высказывая нахальному и дурно пахнущему гоацину своё предложение, я ничуть не лукавил. Если гражданин Романенко даст мне сейчас признательные показания, я трижды перекрещусь и выдохну с облегчением. А его отпущу на все четыре стороны. Вот только глядя на провонявшего камерой и немытым телом Иоску, я не только понимал, но и зрительно видел, что сознаваться он не будет. Цыган смотрел мне в глаза, даже не пытаясь скрывать своих чувств. Я бы только за один такой взгляд, которым Иоску сейчас одаривал меня, присудил ему года полтора общего режима. А кроме взгляда была там еще и глумливая ухмылка. Вот же сука!
— Ну что, чавэла, будешь сознаваться? — отбывая номер до конца, протянул я цыгану лист бумаги и авторучку, — Последний раз предлагаю! Потом только тюрьма и никаких условных сроков тебе уже не будет!
— Не п#зди, начальник, не будет мне ничего! — на своëм немытом хлебальнике цыганский купец воспроизвёл еще более безобразную гримасу, — Посижу здесь до вторника, а там ты меня и так выпустишь! И деньги мне все вернёшь! Все до последней копейки!
Ну вот и славно! Свою роль из репертуара театра «Ромэн» Иоску Романенко отыграл, теперь мой черёд!
— Это какие еще деньги⁈ — задавая свой бестактный вопрос о цыганских финансах, достал я из пакета первый патрон и, соразмерившись, без замаха аккуратно кинул его индо-арийцу, сидящему от меня в двух шагах, — Эти? Или вот это и есть твои деньги?
Ограничился я всего тремя желтыми цилиндриками. И на все из них гражданин Романенко отреагировал должным