— Привет. Как тебя зовут?
Она, наконец, взглянула на меня:
— Зина.
— Как ты здесь оказалась?
— Не помню уже. Кажется, полезла за чем-то на чердак.
— Ты знаешь, как выбраться?
Вопрос был невероятно глупый. Если бы она знала, то, несомненно, не сидела бы тут с туфлей в руке.
— Нельзя выбраться. Его нельзя уговорить, нельзя упросить, — бесцветным равнодушным голосом произнесла она. — Он рад, когда хоть кто-то попадается. А попадаются редко.
— Кто — он? Кто это?
— Бог, — пожала она плечами, будто удивляясь моему невежеству. — Разве он еще не показывался тебе?
Я покачал головой и вдруг рассмеялся. Бог! Ну конечно. Разве не его я искал?
— Если это Бог, почему он это делает? Он вроде добрый должен быть, не?
Зина несколько секунд смотрела на меня молча и вдруг расхохоталась:
— Добрый! Добрый! Хахахахахахаа!
Я попытался ее успокоить, привлечь к себе, но она оттолкнула меня и отползла в угол. Еще с час она всхлипывала и давилась то ли рыданиями, то ли истерическим смехом. Больше я ничего не смог у нее выведать, на все мои вопросы она молчала. А через пару суток Зина исчезла.
Время в комнате, по моим ощущениям, текло, как обычно, а вот все остальное было предельно странным. Заряд телефона не менялся, благодаря чему я мог играть в закачанные ранее игрушки, я не хотел в туалет, хотя порой испытывал голод и жажду, но они быстро проходили. Я не худел, не болел, я словно застыл в каком-то промежуточном состоянии между жизнью и смертью. Иногда я преисполнялся надеждой, что меня когда-нибудь выпустят или кто-то придет и спасет меня, а порой впадал в неизмеримое отчаяние и часами лежал на полу без движения. Я придумывал себе друзей, придумывал истории, иногда я так заигрывался своей фантазией, что уже не понимал, что реально, а что нет. Но тот, кто заточил меня в бетонный мешок, никак не проявлял своего присутствия, и, пробыв в комнате без малого год, я все еще не понимал его природы и сути происходившего со мной. Но однажды он все-таки пришел.
Это случилось без всякого предупреждения — просто в комнате погас свет, и я очутился в кромешной темноте. Меня это и испугало и обрадовало, я понадеялся, что это означает какие-то изменения. И они действительно произошли. В кромешной темноте я почувствовал чье-то прикосновение, будто меня крепко взяли за руку, а потом обняли и крепко прижали к себе. И в эту же секунду я увидел и понял все. Его прикосновение взорвало мне мозг, наполнило таким ужасом понимания, что я закричал, завыл и завизжал. Это было очень больно. Нет, не так. Это было НЕВЫНОСИМО больно. Не физически — духовно.
Теперь я знаю, что ответить на извечный вопрос, который ставил в тупик всех философов мира: может ли Бог создать камень, который не сможет поднять? Так вот — он может. Когда-то это древнее существо творило миры, в том числе и нашу вселенную, но в своем творческом порыве он сделал малюсенькую ошибку, крошечную. Не учел какую-то погрешность, незначительную физическую величину, ерундовинку. И тем самым так искривил все категории бытия, что запер сам себя в этом пространстве. Конечно, никакой комнатой оно не было, это была просто невыразимо темная и невыразимо маленькая прореха в разрезе вселенной. Это для нас он сделал ее бетонной комнатой, иначе мы просто не смогли бы ее ни увидеть, ни воспринять. Он, разум колоссальный вселенских масштабов, оказался заперт в крошечном плюс-минус пространстве, где сходил с ума многие миллиарды лет и отравлял сам себя своей нереализованной мощью. Из комнаты нельзя выйти — никому, никогда. Потому что даже самому Богу это не под силу. И я так и не вышел из нее после того, как первый раз появился там с камерой.
Он играет с нами, попавшими в ловушку — жестоко, изощренно. Его больной, извращенный, но по-прежнему мощный разум творит с нами невообразимое. К этому моменту я пробыл в комнате уже пять лет, и испытал невероятные муки. Больше месяца стены и пол комнаты были раскалены докрасна, и я умирал от дикой боли от ожогов; около полугода я провел без звука — он просто выключил его распространение; почти на девять месяцев он лишил меня телефона и возможности разговаривать, и вероятно, это было одним из худших наказаний — разум, не имеющий возможности хоть как то выразить себя, претерпевает ужаснейшие мучения. Изредка в комнате ненадолго появляются другие люди, и это чудесный подарок, хотя часто они не говорят по-русски. Иногда он «выпускает» меня на сутки-двое, создавая иллюзию, что я попал в свой обычный мир, но и этот «обычный» мир отравлен его безумием.
Я продолжаю писать сообщения в мессенджерах и сообщениях. И хотя моя надежда не имеет никакого основания, но все-таки, может быть, вы — именно тот, до кого дойдет моя история, может, когда-нибудь цифровой код моих текстов как-то пробьется через прореху в ткани бытия. И вы зададите вопрос на сайте «Поговорим о Боге»: как вырваться из рук жестокого и сумасшедшего Бога? И вам дадут множество ответов, из которых можно будет вычленить какое-то усредненное значение. И, может быть, именно вы спасете меня.
* * *
Рассказ произвел на меня и сестру большое впечатление, и когда она закончила читать, мы с минуту посидели молча.
— Наверное, это хуже всего — бесконечность мучения, — наконец произнесла Настя.
— По-моему, что-то такое было в сериале Черное зеркало, — сказал я. — Помнишь, серия с чуваком, цифровую копию которого заточили в кулон? Он там бесконечно поджаривался на электрическом стуле.
Настя кивнула и засунула тетрадь обратно в коробку:
— Ладно, пошли спать. Завтра еще почитаем.
Спал я плохо, постоянно просыпался, и в голове моей постоянно всплывал образ глухой бетонной коробки, в полу которой вдруг обнаруживалась черная дыра. Первый раз за все время, что мы читали дневник, я вдруг ощутил почти физическое прикосновение чего-то странного, ненормального, будто дядино сумасшествие вдруг обрело физическое воплощение. Его рассказы вдруг перестали быть просто занятными историями, проникли куда-то дальше за