На ярмарке было предсказуемо людно и тесно, но в этот день даже мне, нелюдимому и предпочитающему одиночество толпе, нравилась праздничная обстановка, яркие наряды пришлых людей, греющее солнце и громкие разговоры. В прежние времена, до Стали, ярмарки проходили с регулярностью два раза в год – в начале весны и в начале осени, – и неизменно устраивались у стены Замка – чужеземцы приходили тысячами. Сейчас же ярмарка организовалась в центре города и, из слов вернувшегося с утреннего караула отца, людей за утро пришло всего пять сотен. Конечно, люди ещё подтянутся, и всё же масштабы уже не те – выкосила Сталь камчатский люд. Интересно, что же стало с намного более заселённой Большой Землёй, когда туда явилась Сталь.
К нам подошёл тучный мужчина и начал торг с Ратибором: как говаривал дед Бессон – в роду Чаровых никто никогда не умел вести торг, однако у Ратибора всё же худо-бедно получается не отдавать рыбу слишком уж задёшево. Мужчина предложил за рыбу какие-то женские платки не первой свежести, Ратибор стал отмахиваться, и я решил помочь отбиться от настойчивого клиента, потому и не заметил, как к Полеле подошёл какой-то парень. Когда же вернулся, в руках у Полели уже была миниатюрная электронная вещь, в которой листались яркие картинки.
– Ты посмотри, как эта штука может! – сестра посмотрела на стоящего рядом с ней Твердимира восторженными глазами. – Смотри! Много картинок и все можно смотреть разом… А ещё и звуки слушать!
– Ты что же, никогда не видывала мобильных телефонов? – ухмыльнулся Твердимир, явно не верящий в то, что мы можем быть настолько дремучими. Я сразу же неосознанно смутился, потому как уже прекрасно понимал, что Твердимир владеет гораздо бо́льшими знаниями, чем мы, а всё потому, что в отличие от нас, он свободно проживал свою жизнь вне пределов Замка. То, что для нас кажется запретным плодом, сравнимым едва ли не с чудом, для него так же обыденно, как для нас рыба в реке или навоз в сарае.
– Такая забавная игрушка, – наивности Полели не было предела, и это вызывало у Твердимира добрую улыбку, в которой я невооружённым глазом видел его расположение к моей сестре, приятное и для меня. – Телефоны я видывала… Но как ты его назвал? Мобильный? А что значит “мобильный”?
– Реально диковинка? – Твердимир всё ещё не верил в такую глубокую степень нашей дремучести. И чем сильнее он удивлялся нашей неотёсанности и убеждался в ней, тем больше в моей грудной клетке разрасталась злость: на нововеров, на Замок и даже на родителей, на которых я не злился отродясь, но в первую очередь, конечно, на себя – почему не сбежал в Большой мир до Стали? Дурак. Жажда знаний всегда грызла меня изнутри, а в моменты удивления Твердимира относительно нашей неосведомлённости в кажущихся для него обыденными вопросах, эта самая жажда вообще загрызала меня едва ли не насмерть.
Ратибор забрал из рук Полели телефон и всучил его обратно в руки настойчивого торгаша, попросив его уйти. Когда молодой незнакомец удалился, при этом не преминув обдать Полелю плотоядным взглядом, Ратибор обратился к сестре:
– Не стоит брать такие штуки в руки, знаешь ведь, как нововеры относятся к подобным вещам.
– А как нововеры относятся к подобным вещам? – поинтересовался Твердимир невозмутимым тоном.
– Нововеры против технологий Большой Земли, – нахмурился Ратибор, который в своей душе был ещё больши́м революционером, нежели я. – Видишь ли, правящие люди боятся, как бы народ не поумнел…
– Ратибор! – а вот здесь нахмурилась Полеля, неспроста опасающаяся горячести нашего брата.
– Ладно-ладно… – сразу же взялся сглаживать ситуацию уже давно проявивший себя в мудрости Твердимир. – Дома поговорим на эту тему. Полеля, смотри, что я тебе раздобыл, – с этими словами он протянул сестре леденец на палочке в форме петушка. И когда только успел достать?
Сестра сразу же повеселела, и по моей душе разлилось беспокойное тепло: всё-таки он может её любить, или это исключительно братская забота? Представляя Полелю с разбитым сердцем, я сразу же напрягаюсь, а тем временем сестра отвлекается на украшения, продающиеся в лавке напротив, и мне снова становится не по себе: я всё ещё не могу купить ей любые побрякушки, но когда-нибудь, я смогу ей преподнести дары гораздо интереснее стеклянных. Расшибусь, а вырвусь из Замка: несмотря на Сталь, несмотря на Блуждающих, не смотря ни на кого и ни на что. Решено: я ухожу. Осталось определиться с точным временем. Узнаю у Твердимира, останется ли он здесь с Полелей, и если окажется, что он вовсе не заинтересован оседлой жизнью, и думает снова пуститься в путь – уйду с ним. Если же он решит остаться – уйду один. Но уйду. Найду книги, найду выживших людей и не только русских, изучу языки, технику, механику, электронику, города, высоты и широты. Уж лучше умереть вольным молодым, нежели прожить длинную жизнь в неволе.
Стоило мне начать определяться со своим уходом из Замка, как перед глазами вдруг материализовалось горькое воспоминание о моей первой и до сих пор единственной, сладостной попытке к бегству: Ванда Вяземская. Она вместе со своей сестрой, плавной лебёдкой плыла вслед за их отцом, вышагивающим на манер индюка в компании павлина-князя и его златогривого сына.
Мстиславу Земскому в этом году исполнился пятьдесят один год, но в отличие от быстро стареющего Вяземского, князь всегда отличался стойкой молодостью: высок, статен, в густых чёрных волосах ни пряди седины, хотя в ровно стриженной бороде уже и появилась первая проседь. Он так же строен, как молодой медведь, хотя шаг его уже и не столь скор. Такие злые и здоровые люди обычно живут долго. Смотришь на такого и случайно думаешь, что этот полувепрь-полубаран ещё полвека будет тиранить свои стада свиней-овец и даже на смертном одре кого-нибудь да загрызёт-забодает.
Пока “простолюдины” пялились на дребезжащего драгоценными украшениями князя, Вяземский вдруг указал рукой в нашем направлении и привлёк внимание вепря к нашей скромной компании. В этот момент я в первый, но не в последний раз был не рад обществу Твердимира и мысленно грубо выругался в его адрес: нужно же ему было сделаться фаворитом десницы князя! Теперь ярче пятна во всём Замке не сыщешь,