Воздух мокр, и море за дымкою угрюмо. Молчанье неземное, только его шаги и слыхать, и тут донеслась до него наезжавшая сзади повозка, вот уж и чуть не наехала, и поглядел он, как возница, хорошо одетый, трюхает мимо его приветственной руки. Следующую остановил он, услышал, как едет, пораньше, старой клячей правит старик, и сказать ему нечего, только голову свою из песчаника склонил, мол, залезай, и Койл залез и сел за спиной у него, благодарный. Закутался в одеяло, и, когда они подъехали к обнесенному стеною городу, старик остановился и показал подбородком, что сворачивает, и Койл пожал ему плечо в благодарность. Соскочил с бортика и проводил взглядом старика и его клячу, которые скрылись в дымке, словно привиденье из его ума, что перестало быть.
Начало города отмечалось сутулыми зданьями, смутными в тумане, и улицы явились ему застланными и безжизненными. Вечер густел, и он застегнул куртку и подстроил глаза к сумраку. Дорогою шел он, пока не оказался на причалах и не увидел тусклый очерк стен, высящийся за нею, туман липнул к пакетботам, безжизненно приделанным к пристаням, вода неслышима, а суда безмолвны, лишь бимсы вздыхают. Он приблизился к одному и увидел фигуры моряков, куривших на палубе, придавленные отзвуки одного, засмеявшегося, а под ними сиял свечной свет из оконца однокоечной каютки.
Стоячей тенью высился пакгауз из красного кирпича, и увидел он фигуры призраками в дымке, люди горбились над пламенем костров в бочках, что смутно плясали вдоль края воды. Он прошел средь них и увидел, что они судовые пассажиры, еще не отбывшие, лица маячат бело и драно из тумана, мины вытянутые, а слов изо ртов у них вылетает немного. Увидел он женщину в платке, сидевшую на своих пожитках, и дитя у груди ее, вяло свисавшей, а другой ребенок сидел поблизости, и увидел он, что они одни. Мужчины сидели кружкáми, праздные и загроможденные пьяными лицами, и он слышал, как беседуют они плоскими голосами, или не было там никакой беседы вообще, и видел детей, сидящих так устало, будто б туман сцедил из них всю жизненную силу.
В полупридушенном небе по-ослиному гоготали чайки, и кто-то подошел к нему, потянул за руку и взялся с ним разговаривать, и увидел он, что это женщина, лицо безотрадное и беззубое, а слова она размазывала, смердя виски, и протягивала руку ему, клянча. Он прошел по причалам к городу, высившемуся над ним, холод вползал ему под кожу, и остановился прокашляться, и сел на стенку. Мина того, кто сидел на поваленном набок бочонке, и понаблюдал он, как тот к нему поворачивается, плоть на лице у него выдолблена до кости, и на вид злобен, и Койл встретился с его пристальным взглядом, и человек тот отвернулся.
Смотрел он, как в сумраке шарит в поисках чего-то мальчишка с косоглазыми собаками, любознательно кружившими, шкуры у них свалялись, хвосты настороже. Мальчишка возился со старой доской, и появился другой мальчишка на добрую голову выше, и оттолкнул мелкого прочь от его находки, забирая деревяху себе. Мелкий мальчишка отбивался, вжав голову в плечи, а собаки вертелись вокруг них. Койл посмотрел, как широким шагом подошел к ним мужчина, отвесил мальчишке повыше подзатыльник, и тот мальчишка бочком отполз куда-то прочь. Мужчина склонился к доске, и поднял ее себе на плечо, и ушел с нею.
Начал глодать холод, и ноги у него в башмаках онемели. Он подул себе на руки и направился к костерку. Прошел мимо кочки человека, свернувшегося на земле, под тело подостлано пальто, и человек этот спал или пьяный был, или то и другое вместе, руки туго сжаты на горловине котомки с пожитками, а у костерка обнаружил безмолвных мужчину, женщину и кучу детворы. Спросил, нельзя ль ему чуточку теплом разжиться, и женщина ответила конечно, и они раздвинули ему проем, чтоб он сел. Детвора мусолила картохи на прутиках, черневших над языками пламени, а мужчина с женщиной тихонько ели. Женщина посмотрела на него темными глазами и улыбнулась долгими губами, а мужчина подле нее кивнул ему, лицо скрыто под низко надвинутой кепкой.
Койл опустился на корточки и подался ближе к теплу, огонь обжег ему ладони, и он их потер друг о дружку. Принялся кашлять, а когда закончил, женщина дотянулась до кого-то из детворы, и взяла у него из руки насаженную картоху, и передала ее пришлецу. Малец поворчал, а мужчина отдал ему свою палочку, и Койл взглянул на женщину и сказал спасибо. Когда пропеклась картоха, взялся он ее есть, пар прорывал кожуру, а плоть картошья жарко плясала у него во рту. Костерок начал гаснуть, и Койл предложил помочь найти дрова, и ушел с мужчиной, и двинулись они к зданиям. Койл у него спросил, намерены ль они так и спать под открытым небом, и мужчина ответил, что не рассчитывали они, что отход судна задержится из-за тумана, и сказал, что придется им устраиваться, как и всем прочим. Они пошарили на задах зданий, и разломали какие-то ящики, и навалили на руки себе охапки дощечек, и отнесли обратно к костру.
Некоторые детишки уже уснули, и Койл долго и глубоко кашлял себе в плечо, а женщина склонилась к мужчине и сказала ему что-то, и когда Койл докашлял, мужчина у него спросил, все ли у него в порядке.
Ответил он тихо. Сойдет.
Женщина вновь заговорила. Вы осторожней. Сегодня вам бы как-то под крышу забраться.
Он поднял на нее взгляд, попробовал разглядеть глаза. Порядок будет. Это просто кашель. Слыхал я и хуже, ей-же-ей.
Так-то оно так. Но помню я, у сестры моей был такой кашель.
Койл ничего на это не ответил, и женщина продолжила без спросу.
Помнишь холодрыгу. Десять лет назад. Как началась в январе, так до февраля и не сходила, и все просто обледенело. Кое-где по колено занесло, едва вообще ходить можно было из-за снега, а холод до костей пронимал, и мы собрать не могли ничегошеньки.
Мужчина рядом с нею согласно поддакнул.
Все топливо