Так, в разгар успехов московского войска, неожиданно появился еще один претендент на ливонскую вотчину царя. Грозный вскипел гневом и устремился к Кокенгаузену. Верный Магнусу гарнизон (50 человек) был перебит, после чего царь отправил ливонскому королю письмо, в котором между прочим содержался такой совет: «и ты поди в свою землю в Эзель да и в Датскую землю за море… а мы с Божьей помощью очистим свою отчину Лифляндскую землю».
Одновременно Богдан Бельский взял другой городок, подчинившийся Магнусу, — Ашераден: комендант Каспар Мюнстер был высечен розгами и сброшен со стены, пленники обезглавлены; женщины заперты в городском саду и отданы на поругание татарам. Из Ашерадена Бельский пошел к Вольмару, перевязал гарнизон, коменданта с двадцатью офицерами и солдатами отправил к царю, прочих казнил.
Тем временем сам Иван двигался к Вендену, где находился Магнус. Ливонский король пытался отвратить от себя царский гнев, выслав навстречу Ивану двух своих сановников; но их били розгами и отослали назад с приказанием Магнусу лично предстать перед царем. Магнус подчинился и с большой свитой прибыл в царский лагерь. Всех их немедленно арестовали, отобрали оружие и повели к царскому шатру. Едва Магнус увидел Грозного, как душевные силы изменили ему: он сошел с коня, пал на колени и просил о пощаде. Иван сверх ожидания был милостив, хотя, как кажется, больше из презрения. Напомнив Магнусу все свои благодения, он кончил заявлением, что отбирает у изменника все ранее подаренные владения и оставляет пресмыкаться в ничтожестве. Магнуса заперли в полуразвалившейся избе, где он провел несколько дней и ночей на соломе.
Русские вступили в Венден. Иван приказал не трогать жителей. Но солдаты Магнуса, видя, как обошлись с их предводителем, заперлись в замке с женами и детьми. Три дня осажденные выдерживали яростную бомбардировку. Наконец запасы пищи и воды в замке истощились. Предвидя в любом случае неминуемую гибель, немцы решили покончить с собой. Они перенесли весь имеющийся порох в одно из древних зданий, принадлежавшее некогда орденскому магистру, и заперлись в нем. После общей горячей молитвы сановник Магнуса Генрих Бойсман бросил горящий факел на кучу пороха… Ворвавшиеся в замок московские ратники обнаружили в живых одного Бойсмана, изувеченного и оглушенного; он умер на руках врагов и по приказанию царя мертвый был посажен на кол.
В течение двух месяцев, до середины октября, Иван овладел почти всей Ливонией, заняв 27 замков и городов! Кампания 1577 года подтвердила наличие у Грозного недюжинных полководческих способностей: все походы, в которых он лично возглавлял полки, оканчивались неизменной удачей (за исключением первых подступов к Казани). Не то было, когда он передавал командование своим воеводам…
Так было и теперь. Уверенный, что Ливония, истоптанная, по собственному выражению царя, копытами его коней, окончательно покорилась ему, Иван перепоручил начальство над полками Симеону Бекбулатовичу, князю Ивану Шуйскому и князю Василию Сицкому, а сам поехал в Дерпт. Здесь он, ко всеобщему изумлению, простил Магнуса, возвратил ему королевское звание и пожалованные ранее города, прибавив к ним несколько новых. Он даже вступил в переписку с Таубе и Крузе, которые вновь предложили ему свои услуги. По всему видно, что Иван считал себя победителем. Он не рассматривал ливонский поход как нарушение перемирия с Речью Посполитой, ибо «николи того слова не было имяновано, что с Лифляндской землею мир». О дальнейших завоеваниях царь не думал и в порыве благодушия был готов заключить с Речью Посполитой вечный мир, если Ливония будет признана за ним.
Но Стефан Баторий, побитый и, казалось, беспомощный, смотрел на дело иначе.
Глава 3. ОКОНЧАНИЕ ЛИВОНСКОЙ ВОЙНЫ
В обоих странах дорого заплатят
За эту распрю, если будет бой.
У. Шекспир. Король Генри IV
Баторий считал, что воевать в Ливонии — только тратить попусту силы и время. Он думал о походе под Полоцк или Смоленск и ожидал открытия сейма, который, по его мнению, должен был дать денег на войну. Королевское посольство, прибывшее в Москву в январе 1578 года, имело целью единственно тянуть время.
Царь принял послов с нескрываемым высокомерием, оскорбительно отозвался о поляках, литовцах и самом короле и назначил послам худое содержание. Во время переговоров он заявил, что Польша и Литва — его древние вотчины, ибо род Гедимина прекратился и, следовательно, московские государи, как ближайшие его родственники, по праву являются наследниками его владений. Права Анны Ягеллонки, сестры Сигизмунда и жены Стефана Батория, царь не признавал: «Королевская сестра государству не отчич». К Баторию Иван отнесся свысока, как к владетелю Седмиградья, о котором «никогда не слыхали» и быть с которым в братстве московскому государю непригоже, — «а захочет с нами братства и любви, так он бы нам почет оказал».
Но оказывать Ивану почет Стефан Баторий определенно не хотел. Примирить требования сторон было невозможно. Баторий соглашался на вечный мир при условии возвращения Речи Посполитой всей Ливонии; на трехлетнее перемирие — при возвращении всех захваченных царем в последней кампании городов. Кроме того, он по-прежнему отказывался называть Ивана царем и давать ему титулы великого князя Смоленского, Полоцкого и Лифляндского.
Грозный, в свою очередь, был готов пойти на трехлетнее перемирие, но при этом исключал из договора Ливонию, которую называл своей вотчиной и к которой теперь причислял Ригу и Курляндию, им еще не завоеванные. Батория царь называл всего лишь «соседом» и предписывал ему «в нашей отчине Лифляндской и Курляндской земле, в наши города… и со всякими угодьями не вступаться, не воевать, городов не заседать, новых городов не ставить и ничем зацепки всякой и шкоды в Лифляндской и Курляндской земле не делать».
В результате царь скрепил присягой только свою договорную грамоту, послы — свою. Война была неизбежна.
Все это время, пока московские рати воевали Ливонию, Баторий осаждал восставший