— Какого? — спрашиваю я, чувствуя, как к горлу подступают слезы, но не позволяя им пролиться. Нет, я не заплачу перед ним. Никогда больше. — Что я буду плакать? Умолять вернуться? Или, может быть, ты хотел, чтобы я смирилась и тихо отошла в сторону, пока ты строишь новую семью с женщиной, которая намного младше меня?
Он вздрагивает от последних слов, и я вижу, как на его лице мелькает что-то, что я не могу сразу определить. Но оно быстро исчезает, сменяясь привычной решимостью.
— Я хотел, чтобы мы остались друзьями, — говорит он, и в его голосе звучит что-то почти похожее на искренность. — Ради детей. Ради всего, что у нас было, Рания.
Друзьями.
Это слово звучит как насмешка после тридцати лет брака. После тысяч ночей, проведенных в одной постели. После четверых детей, выращенных вместе. Какая дружба может быть после такого предательства?
Наши взгляды встречаются, и на мгновение мне кажется, что я вижу в его глазах отблеск прежнего Рамазана — человека, которого я любила больше жизни. Но, возможно, это просто игра света и тени в полумраке кухни.
Глава 15
Он вздыхает, и на мгновение я вижу в его глазах что-то похожее на усталость. Но она быстро исчезает, сменяясь привычной решимостью.
— Я возьму пару чемоданов сейчас, — говорит он. — За остальным пришлю водителя завтра.
Я киваю, наблюдая, как он поднимает два самых больших чемодана, словно они ничего не весят. Его сила всегда восхищала меня. Теперь же я смотрю на его широкие плечи почти равнодушно.
— Пока ты здесь, — говорю я, — хочу сказать, что Тамерлан нашел несколько проблемных моментов в твоем предложении по разделу имущества. Мы подготовим встречное предложение до конца недели.
Рамазан замирает на полпути к двери. Медленно оборачивается.
— Проблемных моментов? — переспрашивает он, и его голос звучит опасно тихо. — Рания, я предложил тебе лучшие условия, чем требует закон.
— Возможно, — соглашаюсь я. — Но есть детали, которые нужно обсудить. Особенно касательно будущего младших детей.
— Я никогда не брошу своих детей, — его голос звучит жестко. — И не позволю каким-то юристам вмешиваться в мои отношения с ними.
— Никто не вмешивается, Рамазан, — говорю спокойно. — Но мы должны все оформить юридически правильно. Ты же сам настаивал на этом.
Он смотрит на меня с нескрываемым раздражением.
— Ты меня удивляешь, Рания, — говорит он наконец. — Никогда не думал, что ты будешь так… практично подходить к разводу.
— А как я должна к нему подходить? — спрашиваю я, удерживая его взгляд. — Как ты представлял мое поведение?
Он не отвечает, и я вижу, как желваки играют на его скулах. Наконец он говорит:
— Передай моему адвокату список требований, как только он будет готов. Мы рассмотрим его.
Поворачивается, чтобы уйти, но я останавливаю его вопросом:
— Зачем ты вообще пришел, Рамазан? Ты мог прислать водителя сразу.
Он замирает с чемоданами в руках, не оборачиваясь.
— Я хотел увидеть детей, — говорит он тихо.
— Они наверху, — напоминаю я. — Ты можешь подняться к ним, если хочешь.
Он стоит неподвижно несколько секунд, затем качает головой:
— Нет, не сегодня. Сегодня не лучший день.
И в этот момент я понимаю, что он просто не готов к разговору с детьми после их вчерашней реакции. Он, всегда такой уверенный, всегда знающий, что сказать… растерян? Нет, кто угодно другой, только не Рамазан. Он всегда знает что и как делать.
— Как хочешь, — отвечаю я. — Передать им что-нибудь?
— Скажи, что я люблю их, — произносит он, все еще стоя ко мне спиной.
— Хорошо.
Он наконец поворачивается, и его взгляд встречается с моим.
— Я не хотел, чтобы все закончилось вот так, Рания, — говорит он, и в его голосе впервые за весь разговор слышится что-то похожее на искренность. — Не хотел причинять тебе боль.
Я молчу, не зная, что ответить. Слова кажутся бессмысленными.
— Тем не менее, ты это сделал, — наконец произношу я. — И теперь мы все должны научиться жить с этим.
Он кивает, затем делает шаг к двери, но внезапно останавливается и поворачивается снова.
— Надеюсь, ты не делаешь глупостей, Рания, — говорит он, и его тон меняется. — Я имею в виду этого адвоката, Тамерлана. Мне не нравится, что он тебе советует. И мне не нравится, как ты сейчас себя ведешь. Это не похоже на тебя.
Меня охватывает волна возмущения. После всего, что он сделал, он смеет указывать мне, как себя вести?
— Забирай свои вещи, Рамазан, — говорю я, не повышая голоса. — И не беспокойся о том, что я делаю. Это больше не твое дело.
Его глаза сужаются, и я вижу, как в них вспыхивает гнев.
— Не переходи границы, Рания, — предупреждает он. — Я все еще отец твоих детей.
В этот момент раздается пиликанье духовки и мы оба замолкаем. Я разворачиваюсь и, надев прихватки на руки, достаю готовый пирог с яблоками и корицей. По всему помещению разносится умопомрачительный запах выпечки. Той который любил Рамазан.
Я приготовила его любимый пирог. Дура, что сказать. Но не выкидывать же его, хотя очень хочется швырнуть его в лицо Рамазана.
Бывший муж не уходит, чувствую как сверлит взглядом мне меж лопаток. А я стараюсь невозмутимо переставить пирог на подставку. Режу румяное круглое тесто и приговариваю:
— Отец, который только что бросил своих детей ради новой женщины, — уже не сдерживая эмоций. — Который обещал дочери пышный праздник на юбилей свадьбы, а вместо этого разрушил ее представление о семье. Который обещал сыну место в бизнесе, а теперь заставляет его сомневаться в своем будущем.
— Я ничего у них не отнимал! — повышает голос Рамазан. — Мои обещания в силе! Я все еще их отец, черт возьми!
— Тогда иди, поговори с ними, — бросаю вызов, разворачиваясь и со злостью глядя на него. — Объясни, почему их мама вдруг оказалась ненужной через тридцать лет брака. Объясни, почему должен был разрушить их представление о семье именно сейчас, в самый важный год их жизни.
Он смотрит на меня с яростью, и на секунду мне кажется, что он готов швырнуть чемоданы и сделать что-то страшное. Если бы я не знала Рамазана столько лет, то так бы и решила, но он никогда не поднимал руку на женщину.
Он вместо этого глубоко вдыхает, выпрямляется и говорит ледяным тоном:
— Это было ошибкой. Я не должен был приезжать.
— Возможно, — соглашаюсь я, уже спокойнее,