У меня мало вещей, мне толком не за чем туда возвращаться, но нужно все закрыть, чтобы дом перезимовал. Быть может, он однажды пригодится матери, чтобы уйти от отца, кто знает. Правда, в это слабо верится.
Когда возвращаюсь в квартиру, вдруг кажется, что она живая, дышащая и звучащая. Потому что тихо играет музыка, Гелла чем-то гремит на кухне, пахнет выпечкой, и воздух кажется сухим и наэлектризованным, как бывает только осенью, когда включают батареи, в тех уютных квартирах, где температуру в помещении не контролирует весь год терморегулятор. Мне кажется, это чужой дом, куда я случайно заглянул, и, по сути, так оно и есть, но одна мысль, что я тут теперь живу, заставляет разгореться пожар в груди.
Захожу на кухню и вижу, что Гелла увлеченно роется в нижних шкафах, где свалены чашки и кастрюли.
– А что ты делаешь?
– Я же рабочая сила, не забывай. У тебя тут куча сковородок, но всего одна кастрюля. Купим кастрюли? Обожаю магазины с посудой, деды мало готовят, и у нас ничего нет. Когда я была маленькой, они из бара мне приносили сырные шарики в качестве ужина. А я люблю готовить. Тут нет ни одной поварешки. Как же ты сваришь суп?
– Я не умею варить суп, – смеюсь я, а Гелла закатывает глаза.
– Умеешь учить людей, но не умеешь варить суп? Там же все элементарно. Если бы не я, деды бы умерли от гастрита, но они разрешают готовить суп не чаще раза в месяц, им нужно жирное и мясное. Иначе, по их словам, они не могут переваривать этот мир. Ну что? Едем за твоими вещами?
– Да у меня как будто и нет вещей. Но на дачу мне правда нужно. Ты уверена, что хочешь ехать со мной? Ничего интересного там не будет, да и помощь мне особенно не нужна.
– Да, наверное, ты прав. – Но она вдруг становится грустной. У Геллы все написано на лице, все эмоции, будто субтитры бегут по лбу.
– Но я бы хотел, чтобы ты поехала, – говорю я, и она тут же начинает светиться улыбкой. – И за кастрюлями мы можем заехать. И за поварешкой.
У нее был последний шанс…
– И за продуктами! Я научу тебя готовить, не можешь же ты питаться одной жареной картошкой.
– И научи меня варить кофе.
– И научу. – Гелла быстро моет кружки, а потом бежит одеваться и обуваться, не прекращая расписывать плюсы этой квартиры, в которую я определенно уже влюбился и в которую мне даже нечего привезти.
На даче холодно, и мы не раздеваемся, бродим по дому прямо в пальто. Гелла бесцеремонно роется в холодильнике и шкафах, загружая в коробку всякие мелочи и остатки продуктов. Сосиски, кофе, банки с соусами – еды у меня тут толком и нет, кроме той, что можно быстро приготовить. Зато Гелле приходятся по душе маленькая кастрюля и старинная советская поварешка.
– Как же ты еще жив с таким рационом?
– Не уверен, что с восемнадцати лет питался лучше. Разве что чуть чаще ходил в кафе на завтрак, обед и ужин.
– Я думала, ты с девушкой жил, – тихо и как бы между прочим говорит Гелла, закидывая в сумку вилки и ложки.
– Ну… нам было двадцать, и мы не увлекались кулинарией. Оба. Она такая же безрукая, как я. Была, по крайней мере.
– Ты на себя наговариваешь, готовить может каждый, если захочет. Ну что, едем?
Я кидаю в багажник остатки вещей, выключаю свет, перекрываю воду и запираю дверь. Странное чувство, но уезжать с дачи тоскливее, чем из любого прежнего дома. Наверное, я мог бы тут провести остаток жизни, но, пожалуй, так нельзя. Потому что нужно взрослеть.
Глава 28
Несуществующие черти
Октябрь слишком стремителен, я не успеваю уследить в череде заказов, работы и мигом навалившихся дел, что пора подумать о зимней резине, осенней куртке или большом курсовом проекте. Недели отсчитываются по смене увлечений и выдуманных болезней Сокола, который успел лечь и выписаться из стационара, где проходил полную диспансеризацию, решив, что у него проблемы с сердцем. А еще неделя – это два благотворительных занятия с пустоголовой ученицей, которую я уже таковой не считаю, но стараюсь не слишком уж хвалить, чтобы не расслаблялась. Она молодец на самом деле, и я периодически захожу в кабинет, где проходят ее уроки, чтобы узнать, как там обстоят дела с тестами и устными заданиями. Неделю назад она на отлично сдала пересказ, и я едва не обнял ее от радости.
Мои дни – это Соня, которая демонстративно меня игнорирует. Я все равно каждый день хожу к ней домой как на работу, снова и снова, чтобы просто убедиться, что там все живы. Она меньше пьет или не пьет совсем, у нее всегда прибрано и периодически появляются цветы. И она не пропускает занятия в универе. Даже кот кажется ухоженным, вычесанным.
А еще я отсчитываю дни встречами с Геллой, которая пока не решила от меня сбежать. Она не рассказывает ничего об Алеше, она избегает его на учебе и, кажется, перестала ходить в студию петь. К тому же ко мне переехала ее гитара, потому что дома для репетиций слишком шумно, и теперь я часто слушаю романсы. Я в происходящее не верю, это может быть очередной очень долгий сон. И если бы он не прерывался иногда встречами с отцом, его словами о том, что я никчемный, и жалостливыми сообщениями от матери, я бы так и решил. Но на этот раз, кажется, все по-настоящему. У меня ясная голова. И я будто стою на земле обеими ногами.
– Я редко бываю подолгу дома, чаще всего или репетирую в студии, или запираюсь в своей комнате, но прямо дома, чтобы посидеть в гостиной, пообщаться, – это редкость. У дедов куча дел. И друзей. У них постоянно друзья, если честно. В детстве я думала, что они все наши родственники. М-м-м, попробуй! – Гелла замешивает тесто для булочек по какому-то новому рецепту и, кажется, довольна тем, что у нее получается.
– Принеси? – прошу, не отрывая глаз от ноутбука, потому что уже трижды терял нить перевода для Вэя и понимаю, что упустил что-то.
И мне не становится легче, когда перед лицом появляется палец с шоколадным тестом, а Гелла даже не обращает внимания на то, что делает, она увлечена изучением видеоурока на