«Если не получится зацепиться за эту службу, то придется возвращаться к изначальному Плану», – снова подумал он.
А зацепиться, по его мнению, имелись все возможности. Барышников сам показал, что является апологетом идее, что инициатива наказуема исполнением ее инициатором.
Хотя, конечно, имелся немаленький такой шанс, что возможность уплывет к контрразведчикам, что по идее должны бороться с предателями и шпионами. Но тут снова вступала в силу психология – никто не хочет выносить сор из избы и расписываться в собственном бессилии.
В общем имелся значительный элемент неопределенности, что Дмитрия очень напрягал, и чем больше времени проходило, тем сильнее давило на нервы…
Мелькнула даже мысль попробовать перевестись в контразведку.
«Но это возможно только если я завалюсь как разведчик на территории противника… что по Плану не предусматривается… по крайней мере в ближайшие лет пять, пока не будет выполнена вся запланированная программа», – подумал Носов.
Глава 17
Глава КГБ Семичастный отвел от закрывшейся двери своего кабинета за которой скрылся начальник ПГУ генерал-майор Цымбал. Тот приходил с очень непростым вопросом. Понятно, что Цымбал только заняв пост начальника ПГУ не хотел слететь с него в ближайшее время, что было весьма вероятно если вал предательств вырастет, что будет выглядеть совсем плохо на фоне усиливающегося Карибского кризиса.
«Да и мне прилететь может», – подумал он.
Семичастный успел неплохо изучить своего патрона и был не в восторге от него. Слишком импульсивный, даже истеричный, не продумывает последствия своих шагов хотя бы на два три хода, отсюда одна ошибка за другой. Чем-то Хрущев напоминал главе КГБ императора Павла Первого. Такой же крикливый и непоследовательный.
«Так что сегодня я на коне, а завтра в опале, – с нарастающим беспокойством подумал Семичастный. – Вот кстати одна из причин возможной опалы. Нам бы такого как его сын – Александр Первый. Кто-то вроде Брежнева…»
Мысль была не то, чтобы нова, по крайней мере подспудно избавиться от Хрущева он был не против, но вот так ясно, с кандидатурой нового генсека…
Вдруг возникшее воспоминание недавно случившемся «восстании» в Новочеркасске лишь утвердило его в мысли, что нынешнего генсека надо менять, а то если позволить ему править дальше, то он такого наворотит, сколько враги нагадить не смогут.
«Так что полиграф как метод проверки окружения и новых кадров предлагать не стану, – решил он. – А то ведь и меня может захотеть проверить… тогда я буду иметь весьма бледный вид».
Впрочем, он был уверен, что Хрущев при всем желании не рискнул бы пойти на такой неоднозначный шаг. Остальные взвоют, как узнают, а они узнают и скорее рано, чем поздно. Дескать, сначала низовой уровень проверяешь, а потом до нас дотянешься. Шиш тебе! И табакеркой…
– Да и надо ли тогда вообще рисковать с этим предложением?
Но подумав еще немного, взвесив все «за» и «против» решил, что надо, но исключительно в сфере разведки и контрразведки. К этой мысли и подвести Хрущева, благо, что он как человек хитрый, но не умный в этом плане управляем. Вспомнить только художественную выставку…
Семичастный скривился как от кислого или даже горького с привкусом гнили, вспомнив об очередном предателе – Пеньковском. Пришло время его вскрывать. Вот только как отреагирует на это Хрущев оставалось загадкой, точнее на кого повесит ответственность за провал, тем более что нервы у того из-за ситуации вокруг Кубы были весьма расстроены, он стал особенно вспыльчив и груб в общении, это при том, что и раньше не особо сдерживался, кроя всех матом вдоль и поперек.
– Может сорваться и меня «в Сибирь» отправить, – пробормотал Семичастный. – Но даже если не отправит, все-таки предательство Пеньковского случилось до моего назначения и тут я чист, то Цымбал прав… в любой момент может произойти вал предательств и тогда я точно окажусь с головы до ног в дерьме, особенно если в партверхушке мелькнет информация о том, что все это можно было предотвратить использовав полиграф, но я почему-то этого не сделал…
Семичастный не сомневался, доброжелатели, что пожелают его утопить, всегда найдутся. Тот же Цымбал, чтобы усидеть на своем месте и смягчить удар по себе, а то и вовсе его отвести, пустит нужную утечку, дескать предлагалось решение проблемы, да только отказали и вот результат, и, стало быть, глава КГБ некомпетентен.
«И Хрущев воспользуется этим поводом, чтобы в свою очередь не замараться об меня выгораживая… к тому же у него есть другие резоны избавиться от меня, ведь я сделал для него грязную работу вычистив архивы КГБ, а значит он теперь обязан мне. Но кому нравится быть кому-то обязанным? Да еще такому как он? Так что как водится, мавр сделал свое дело, мавр может уходить… – пришел к неутешительному выводу Семичастный. – Значит нужно сделать так, чтобы у него в этом смысле оказались связаны руки».
Позвонив в секретариат Хрущева, председатель КГБ записался на встречу.
– Товарищ генеральный секретарь…
– Чего это ты Володя официальщину включил? – несколько удивился Хрущев.
Панибратства от подчиненных глава государства не допускал, но предпочитал, чтобы приближенные обращались к нему по имени-отчеству. По крайней мере Семичастный входил в число тех, кому это дозволялось, особенно в таких относительно приватных встречах.
– Ситуация уж больно щекотливая… Никита Сергеевич…
– Что там у тебя? Рассказывай, – нахмурился генсек. – На Кубе что-то случилось?
– Нет. Предатель.
– Еще один! – вскочил из кресла Хрущев. – Пидорасы! Вот чего им не хватает, а?! Чего?! Ведь катаются как сыр в масле!
«Масла видать маловато», – мелькнула отстраненная мысль у Семичастного.
Побушевав еще немного, Хрущев резко замолк и сел обратно в свое кресло.
– Продолжай…
Семичастный довел информацию о Пеньковском и предстоящем его аресте.
– Как видите, товарищ генеральный секретарь, наметилась неприятная тенденция увеличения количества предательств…
– Гниды… А