Этот рассказ можно читать как своего рода эксперимент: как изменятся отношения в семье, постигни ее такое несчастье? Быть может, в этой ситуации истина Грегора и его семьи исказится до неузнаваемости?
Таким образом, как и в «Приговоре», здесь мы снова имеем дело с проблемой семьи, которая со всей остротой встала перед Кафкой за несколько этих недель. На адский шум родительского дома он ведь уже жаловался в прежде изданном тексте.
Для Кафки ситуация только усугубилась, когда, как уже говорилось, в конце 1911 года отец и зять учредили асбестовую фабрику, а от Кафки как компаньона ожидали активного участия в этом предприятии. В обществе страхования он представлял интересы рабочих, а теперь – на собственной фабрике – ему предстояло защищать интересы предпринимателей. Смена роли давалась трудно, но самое неприятное было в том, что он терял драгоценное время, которое мог бы уделить письму. Этот конфликт оказался для Кафки столь мучителен, что он стал вынашивать идею самоубийства и отказался от нее только потому, что, как он пишет с сардонической иронией, «жизнь моему писательству <…> препятствует меньше, чем смерть»[96].
В середине ноября 1912 года, когда Кафка взялся за «Превращение», семейные проблемы были еще далеки от решения. «Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое» – так начинается рассказ. Это напоминает начало «Процесса». В нем Йозеф К., проснувшись однажды утром, обнаруживает, что его арестовали. Ни Грегор, ни Йозеф К. не знают, почему так произошло. Все начинается с необъяснимого факта, который немедленно ставит вопрос о причине, о вине, но ответа не дает.
И все-таки Грегор, в отличие от Йозефа К., не ломает голову над тем, чем он провинился. Этим займутся первые толкователи этой жуткой истории. Грегор для начала пытается осознать, что произошло и в каком теле он очутился. Он обнаруживает «панцирнотвердую спину», выпуклый живот, с которого норовит сползти одеяло, множество тоненьких ножек, которые «копошатся» перед его глазами, словно не подчиняясь его воле. Он был бы рад, окажись все это просто сном. Но это не сон. Потому что комната, в которой он проснулся, – это, несомненно, его комната, все в ней знакомо и располагается на своих местах, его любимая картина с дамой в меховой шляпе висит на стене: он, холостяк, изготовил ее сам, вырезав изображение из иллюстрированного журнала.
Поскольку все вокруг него явно осталось прежним, он на мгновение забывает о своем телесном превращении. Если ничего не поменялось снаружи, почему вдруг хоть что-то должно было поменяться в нем самом? Пройдет время, прежде чем катастрофа по-настоящему дойдет до его сознания. Рассказ виртуозно оттягивает эту ужасную секунду. «Хорошо бы еще немного поспать и забыть всю эту чепуху», – думает Грегор, но тут же замечает, что не может перевернуться на правый бок, на котором обыкновенно спит. Изменившееся тело напоминает о себе болью.
Привычные ритуалы тоже оттягивают момент испуга. Часы показывают, что он проснулся позднее обычного. Ему придется поспешить, чтобы успеть хотя бы на поздний поезд, потому что сегодня у него как раз день разъездов. Грегор работает коммивояжером. Начальник разозлится, придется защищаться от нападок. Он думает о своей карьере в фирме, о том, какие хлопоты и унижения ему приходилось терпеть. Лишь забота о родителях, которые взяли в долг у начальника фирмы после банкротства их собственного предприятия, заставляет его неким живым залогом оставаться в фирме.
Будто не замечая, что теперь он жук, а может, и снова позабыв об этом, он пускается в размышления о тяготах привычной жизни, признается себе в том, что работа, несмотря на внешний успех, уже давно наскучила, думает о напасти ежедневных разъездов, головоломках с «расписанием поездов», о «плохом питании», «недолгих, никогда не бывающих сердечными отношениях» с людьми. «Черт бы побрал все это!» Он еще не понимает, что черт – или кто бы то ни было еще – «все это», то есть всю его прежнюю жизнь, действительно забрал. Для гигантского жука с жизнью коммивояжера и вправду навсегда покончено.
Он не понимает и много чего еще. Чем вызвано превращение? Почему именно жук? Рассказчик, ведущий повествование от лица Грегора, этими вопросами не задается или по крайней мере не ставит их явно. Мы же – как читатели, желающие на них ответить, – догадываемся, что превращение, оборвавшее привычный ход профессиональной и семейной жизни Грегора, как-то связано с тем, что Грегор недоволен как раз самой этой привычной жизнью, что внутри у него скопилось много непрожитого. Нельзя ли предположить, что не ставшая действительностью и потому пропавшая жизнь настигла его, придав уродливый облик и превратив в насекомое, в жука? Он не захотел уйти с нелюбимой работы, а теперь его оттуда выкинут, потому что он перестал быть человеком. Значит, Грегор стал насекомым из-за своей прокрастинации и медлительности. Он превратился в то самое существо, которым и ощущал себя с тех пор, как жизнь пошла не в том направлении.
Чудовищность же в таком случае заключается в том, что внутренняя, непрожитая жизнь обнаруживается и становится зримой, как тело омерзительного насекомого. Метафора – «насекомое» как образ отвратительного – становится действительностью. Грегор не просто чувствует себя так, будто он жук, – он на самом деле стал жуком, насекомым, которое видят все окружающие.
Только вот Грегору нужно понять не только собственное превращение, но и изменившееся отношение к нему со стороны членов семьи. Все шарахаются от омерзительного насекомого. И все-таки какое-то время для всей семьи в насекомом еще присутствует хорошо им знакомый сын и брат, но постепенно узнавание сходит на нет.
В дверь по очереди стучат мать, отец и сестра, поначалу для напоминания, затем встревоженно. Грегор пытается успокоить их через закрытую дверь и замечает, что голос изменился, объясняя это наступающей простудой – она, как известно, «профессиональная болезнь коммивояжеров». Грегор по-прежнему не отдает себе отчета в серьезности ситуации, его посещают мысли о завтраке, опоздании. В рассказе мастерски показана постепенность, с которой к Грегору и остальным приходит осознание чудовищного факта – превращения.
Когда в дверь стучится управляющий фирмы, Грегор отзывается: «Сейчас я выйду», но открывать дверь не спешит. Вместо этого он произносит в свою защиту длинную речь и только после этого решается открыть дверь: «Ему очень хотелось узнать, что скажут, увидев его, люди, которые сейчас так его ждут. Если они испугаются, значит, с Грегора уже снята ответственность и он может быть спокоен. Если же они примут все