Сейчас, когда он проворно полз к вышке, его всецело занимала следующая мысль: похвалил бы Мельников за то, что он вырвался вперед, или, напротив, сделал бы выговор? Упрощенно вопрос выглядел так: по-взрослому он себя ведет или по-детски.
Вдруг со стороны вышки донеслись вскрики, звуки ударов, торопливые выстрелы. Раздался призывный голос:
– Сюда, товарищи!
– За мной, – приказал Медведев и, гулко шлепая по грязи, побежал к вышке.
Михаил, никому не давая себя обогнать, мчался широкими скачками, и в сердце пенилась веселая ярость.
Случилось вот что. Четверо рабочих, вынужденных под угрозой оружия смиренно сидеть под прикрытием лебедки и дожидаться результатов перестрелки, улучили момент и обезоружили своего мастера. Его стукнули гаечным ключом. Боевик, раненный Полем в руку, тотчас же сдался. Другой был убит. Еще один попытался уйти, но споткнулся обо что-то, упал, выронил револьвер, и его скрутили.
Арестованных собрали у лебедки. Рабочие зажгли фонари, стало светло.
– Ты ранен, что ли? – спросил Поль, заглядывая Михаилу в глаза.
– Я?
– Ну да… С руки-то капает.
Михаил поднял левую руку – ладонь была залита кровью. И сразу ощутил острую боль у основания мизинца. Растерянно улыбнулся.
– Когда же это?
Поль достал из кармана носовой платок.
– Чистый. Приложи пока, – заедем в аптеку, там забинтуют.
Рана оказалась пустяковой. Пуля скользнула по кости, вырвав, правда, из мизинца порядочный кусок мякоти. В аптеке рану залили йодом, перевязали, не жалея бинта, так что рука превратилась в култышку.
Гордо и торжественно, будто дорогую награду, внес Михаил в «дежурку» свою перебинтованную и к тому же подвешенную на уровне груди руку.
И тут началось.
– Да, – грустно сказал Федя Лосев, – иному голову оторвет, столько бинта не накрутят. А тут, – напоролся человек на гвоздь…
– Почему на гвоздь? Пулей же, – ревниво поспешил уточнить Михаил.
– Пулей? – удивился Федя и посмотрел на Дадашева, как бы ища у него подтверждения столь необыкновенному феномену. И Дадашев, и Поль, и Керимов, и другие сохраняли на физиономиях ту напряженную невозмутимость, какая бывает у людей, готовых разразиться смехом.
– А? – продолжал недоумевать Федя. – Разве в него стреляли?
– Зачем? – сделал большие глаза Дадашев. – Зачем стрелять? Видно же – пацан. Кто будет в пацана стрелять?
– Вот и я говорю…
– А, может, и пулей, – задумчиво разглядывая потолок, предположил Поль.
– По ошибке, – вставил Керимов.
– Ну да, – впотьмах…
– И впопыхах…
– Бывает. Целишься в ястреба, попадешь в петуха…
– …с большим распущенным хвостом.
– Востроумцы, – натужно усмехнулся Михаил и с независимым видом покинул «дежурку». За дверью грянул хохот.
Вскоре Михаил вернулся. Петли, на которой только что покоилась рука, как не бывало, лишний бинт исчез. К радости Михаила никто на эту перемену не обратил внимания. Товарищи сгрудились вокруг Поля. Он показывал фокусы и тут же объяснял их механику.
Домой Михаил попал только в первом часу ночи. На вопрос матери, что у него с рукой, ответил: «Напоролся на гвоздь».
В последующие дни напряжение оперативной работы пошло на спад. В дело включилась следственная часть. Начались допросы арестованных.
Впервые почти за неделю Михаилу удалось освободиться в пять часов, и он, не заходя домой, направился на Воронцовскую. Вызвал Зину с помощью камешка. Она выбежала, оживленная, прекрасная, и, конечно, сразу заметила забинтованную руку.
– Что с тобой?
– Ранен в бою с врагами революции, – скромно сказал Михаил и с небрежной интонацией старого, видавшего виды рубаки добавил: – Пустяк, царапина.
Они бродили по городу. Но оживленность Зины почему-то улетучилась, она была задумчива и молчалива. Михаил недавно открыл для себя Беранже, запоем прочитал сборник его стихов, десяток из них запомнил и теперь старался развлечь Зину озорными виршами.
Ну, уж известно, после свадьбы
Бреду, цепляясь за забор,
А все смотрю: не опоздать бы…
Зина рассеянно улыбалась, но чувствовалось, что стихи ее не занимают и думает она о чем-то своем. О чем – он понял, когда прощались за сараем.
– Ах, кончится ли это когда-нибудь? – сказала она, испытующе посматривая на него исподлобья.
– Что «это»?
– Да всё… Эти дурацкие классы… Пролетарии, буржуи… Вражда… Стрельба. Русский в русского, брат в брата…
Полные пунцовые губы ее нервно вздрагивали.
– Ну, знаешь, опять у тебя буржуазный оппортунизм, – возмутился Михаил.
Глаза ее вдруг наполнились слезами, злая гримаска неузнаваемо изменила лицо.
– Уйди, уйди, бесчувственный… Ничего ты не понимаешь.
Она легко отстранила его и убежала домой.
Михаил не знал, что и подумать. Такой раздраженной и резкой он видел ее впервые. Неужели разлюбила? Но ведь когда вызвал ее, она радовалась свиданию и была весела. В душе поселилось тревожное ощущение неясности.
Домой идти времени не осталось, вернулся на работу. Тотчас его вызвал Холодков.
– Что рука? Болит?
– Немножко.
– Легко отделались. Из доклада Медведева видно, что вели вы себя на буровой несколько безрассудно. Лезли под пули. Было?
Михаил покаянно опустил голову.
– Мельников питает к вам слабость и не придал значения данному факту, а факт, в сущности, тревожный. Чекист – это страж революции, а не гусар. Дисциплинированный, сознательный, умный боец – вот что такое чекист. И гусарская бравада – судьба – индейка, жизнь – копейка – нам с вами не к лицу. Надеюсь, вторично объяснять вам столь очевидные истины не придется?
Михаил кивнул. Некоторое время длилось молчание.
– Пригласил-то я вас, коллега, собственно не за тем, чтобы читать нотации, – без прежней сухости продолжал Холодков. – Это уж к слову пришлось. Я хочу поговорить относительно известного вам Гасана Нуралиева. После вашего сообщения о его встрече с Красовским на Парапете за этим молодым человеком было установлено наблюдение. – Холодков положил ладонь на пачку лежавших перед ним мелко исписанных листов. – Здесь рапорты за неделю наблюдения. Из них видно, что Нуралиев… – Холодков полистал пачку, нашел место, отмеченное красной галочкой. – Вот: «…в 6 ч. 25 минут вышел из лавки, что около караван-сарая, дом № 7 по Сураханской улице, свернул на Воронцовскую. Имел при себе ковровый саквояж. Вошел в дом № 16, вход со двора в квартиру бывшего хозяина дома Лаврухина, который живет вдвоем с дочерью шестнадцати лет по имени