С другой стороны, все, кого Ратманов засадил в тюрьму, имели за собой длинный шлейф проделок, за которые по совокупности им хватило бы и на пару пожизненных сроков! Но факт остается фактом — доказательств их причастности именно к цареубийству у полиции не было, а сидели они только благодаря показаниям своего бывшего подельника, ставшего теперь национальным героем.
Лошади заржали и остановились. А Ратманов вышел у самой большой пересыльной тюрьмы России. В одной из камер «Бутырки» содержался Лодыга — рыжий алкоголик и некогда подельник из банды Хряка. Хотелось реальных доказательств его участия в покушении на царя…
Сидя в комнате для свиданий, Лодыга поднял глаза, которые впервые за долгий срок выглядели трезвыми. А по лицу гуляла наглая ухмылочка. Говорить он начал первым:
— Гимназист.
Георгия уже давно так никто не называл.
— Лодыга.
— Чой-то ты решил ко мне заглянуть? — произнес бывший пьяница с долей презрения. — Так просто? Али за советом? Как там у вас, в полиции, все хорошо?
Ратманов не обращал внимания на провокации:
— Лодыга, меня интересуют события двадцать седьмого мая на площади перед Александровским вокзалом. Я видел тебя там. И хочу знать, что видел ты?
— Ох, ваше высокоблагородие, какой вы дальновидный. А отчего я буду вам помогать? — включил он «старую пластинку». — Что мне за это будет?
— Грех с души снимешь. Или не снимешь и только усугубишь свое положение. Так что ты делал на площади двадцать седьмого числа?
— Апреля али мая? — продолжал глумиться арестованный.
— Я тебе сейчас в глаз дам, — честно предупредил Ратманов.
— Чуть что, сразу в глаз. Гулял я тамо. Погода хорошая. Солнышко светило. Москва к трехсотлетию сделалась красивая, повсюду флаги. Я знаете как люблю Ваше Величество?
— Выпить ты любишь! — не сдержался Ратманов. — И деньги!
— А ты, Гимназист, — Лодыга тоже рассвирепел, — просто дешевка и капорник[48]. Забыл, как мы вместе воровали? Забыл, как из пестиков стреляли? А бабу свою с Хитровки не забыл? Ты был такой же, как и я, — налетчик, вор, бандит, а стал типо отмытый, царский указ, все дела… И вот ты тут в форме, с медалькой на груди. Противно мне смотреть на тебя! В рожу плюнуть хочется! Задушил бы тебя, была б моя воля.
Ратманов почувствовал, как гнев охватывает его все больше. Но одновременно понял, что выходить из себя будет контрпродуктивно.
— Уведите его, — сказал он надзирателю, указав на Лодыгу. — Я уже не получу от него ничего полезного.
А Лодыга, расчувствовавшись, закричал Георгию вслед:
— Эй, Ратманов! Не думай, что ты от всего этого ушел! Прошлое настигнет тебя! Старые подельники, может, не сейчас, но когда-нибудь до тебя доберутся! Ты не скроешься от нас ни в какой Америке, усек?!
8
Покидая тюрьму, Георгий снова взял извозчика. Слова Лодыги продолжали эхом звучать в ушах. Особенно эти: «Ты — капорник, ты — предатель!» Ведь что получалось? Большинство пакостных дел, что тянулись за ним, были совершены бандитом Ратмановым еще до того, как в его тело заселился «честный мент» из будущего. И де-факто Юра Бурлак этих преступлений не совершал, а о многих даже и не ведал! Но де-юре Бурлак и Ратманов были одним человеком. А к тому же капитан полиции, едва попав в прошлое и под давлением обстоятельств, уже и сам ходил на грант[49], а потом не сильно спорил, когда Двуреченский в обмен на возвращение попаданца домой привлек его к краже наследства Бугрова и даже поделился частью денег и ценностей.
— Извозчик! — выкрикнул Георгий. — Поворачивай обратно…
В том же Бутырском тюремном замке уже больше полугода сидел и уголовный «иван» Хряк, который в конце 1912-го пытался убить Ратманова с Двуреченским, и не столько даже из-за денег или того, что Гимназист работал на полицию, сколько из-за того, что к Георгию тогда ушла женщина атамана, Рита. И вот теперь Жора смотрел на все эти события под новым углом. В конце концов, на месте Хряка он бы тоже проломил капорнику и женолюбцу Гимназисту башку!
После драки кулаками обычно не машут. Но Жоржик решил поговорить с Хряком еще раз, чтобы пообещать тому скостить срок. Правда, не столько для очистки совести перед отпетым бандитом, руки которого были по локоть в крови, сколько ради возвращения домой: «Скотина Двуреченский забыл о машине времени напрочь, а прошлое якобы обнулилось. Ничего из того, что было со странным попаданцем в девятьсот двенадцатом, будто бы и не было. Однако «новый» Двуреченский тоже вел себя странно, допускал оговорки, называя Александровский вокзал Белорусским[50], сжигал собственный дом, когда я нашел там улику, позволяющую поймать его на лжи, и так далее. А почему бы мне не поговорить с Хряком, который подтвердит все мои попаданческие странности во время моего прошлого пришествия сюда? Так я точно буду знать, что и Двуреченский, и та же Рита мне нагло лгут!»
Однако, вновь оказавшись во дворе тюрьмы, Ратманов сразу же почувствовал — что-то не так. Мимо него пробежали несколько надзирателей. В «Бутырке» явно что-то случилось. И Георгий, порядком устав уже от бесконечных «подстав» со стороны прошлого или своих неизвестных недоброжелателей — называйте это как хотите, — схватил одного низкорангового надсмотрщика буквально за шиворот.
— Чиновник для поручений при начальнике Московской сыскной полиции, коллежский асессор Ратманов, — рявкнул он на молодого. — Что здесь творится? Доложить немедленно!
И надзиратель доложил:
— Убийство или… самоубийство, ваше высокоблагородие… — пролепетал тот.
— Там Свинов Макар Родионович? — спросил Георгий, тяжело дыша.
— Не могу знать.
— Камера двести четыре? Ну?! Отвечать!
— Похоже на то, ваше высокоблагородие.
Так оборвалась еще одна возможная ниточка, связывающая «пропавшего во времени» с будущим.
9
Вернувшись домой, Ратманов чувствовал, как его охватывает гнев, волна за волной. Он не мог избавиться от ощущения, что мир вокруг него рушится, он является жертвой чужих интриг и ему упорно отказывают в праве совершать самостоятельные поступки. А когда он почти проходит уровень этой непонятной игры, те, кто за ним наблюдает, захлопывают дверь прямо перед его носом! Так уже было со сгоревшим домом Двуреченского, в пламени которого сгинуло возможное доказательство обмана со стороны Викентия Саввича. Так происходит теперь с Хряком, которому не дали подтвердить опять же лживость запившего полицейского чиновника, оперативно повесив бандита в тюрьме.
— Каллистрат! — рявкнул Георгий на слугу почти столь же бесцеремонно, как до того на молодого надзирателя.
— Что приключилось, ваше вашество? — не скрывал удивления Каллистрат, в таком грозном расположении духа он не видел хозяина давно или даже никогда.