Иной подход, чем к купчихам, был у «непрактичного» Ивана Владимировича к богатым предпринимателям. На них он устраивал засады, настигал в укромных местах, приезжал в имения и караулил часами. Дабы всегда быть готовым к будто бы случайной встрече, он брал с собой хороший костюм и переодевался в общественной уборной на вокзале. (Каган, с. 96).
К этому времени первоначальное мнение коллег об Иване Владимировиче как о добродушном несколько занудном профессоре, ничем не интересующемся кроме своей науки, претерпело серьезные изменения.
Ректор Московского университета, известный историк М. Любавский, который своим единственным глазом видел куда острее, чем «кирилловны» тысячами своих заплаканных очей, отзывался о И. В. Цветаеве как о прирожденном министре финансов: «Они (жертвователи – К.Ш.) его благодарили за то, что он деньги от них получал, – это никакому графу Витте никогда не удастся». (Каган, с.103).
А историк-медиевист А.Савин писал о нем «… необычайно искусный в вытягивании денег на свой музей из московских толстосумов; житейский ум немалый…» (Каган, с. 166).
Другие и вовсе считали его своекорыстным интриганом, упрекали в заискивании перед сильными мира сего, в «чиновном честолюбии», «искании себе материальных выгод» и т. д. (Каган, с. 102). Ивана Владимировича, судя по записям в его дневнике, это задевало. Вероятно, он считал, что он – не такой, что в нем живет поэзия.
Архитектора, советовавшегося с ним о деталях, Иван Владимирович наставлял: «Надо, чтобы каждая колонна кричала: «Денег дай, денег дай! И успеха ожидай!». (Швейцер. «Предыстория»).
Как видим, Иван Владимирович, действительно был не вовсе лишен поэтических талантов.
* * *
Для успеха в денежных просьбах «нужны наивность, цинизм, бесстыдство, – писала Цветаева Тесковой 24 сентября 1926 года. – Нужно поверить в то, что ты – (…) – ценность, поверить в целый ряд несообразностей и внушить их другим. Или же: прикинуться дурачком, убогеньким, нищеньким: «По-о-дайте, Христа ради!».
Цветаева знала, что говорила. В ту пору она была еще в начале своего длинного пути просителя, тем не менее, за ее спиной уже был удачный опыт «выуживания» средств в двух странах: России, которую она покинула с чужими деньгами и на чужие деньги; и в Чехословакии, где она сразу по прибытии выбила пособие, предназначенное известным русским литераторам, к числу которых она не принадлежала.
* * *
Русская перспектива есть категория, относящаяся не столько к живописи, сколько к национальному миросозерцанию. Она представляет собой точку схождения взглядов очень разных людей, скажем, эстетствующей княгини, сочиняющей книги о русской истории на французском языке; аристократа-промышленника с замашками нувориша и зубрилы-семинариста, ставшего профессором изящных искусств, – на важнейшие предметы и явления русской жизни. Такие, как, к примеру, музей.
Музей в Европе представляет собой место, где посетителям демонстрируются предметы, обладающие художественной или культурной ценностью. В России Музей – это, в первую очередь, впечатляющее здание, расположенное на видном месте. Экспонаты для нас имеют второстепенное значение, такое же, как еда в дорогом ресторане, где мы прежде всего смотрим на интерьер и обслуживание.
И в Москве, и в Петербурге до сих пор полно таких музеев, замечательных своим внешним видом, но не содержанием. Например, музей гигиены на Итальянской, куда регулярно приводят толпы школьников, показывают им устрашающий ржавый шприц 1959 года выпуска и объясняют необходимость мыть руки перед едой и пользоваться презервативами, чтобы не подхватить вредоносных бактерий. Есть еще музей радио, тоже в центре, где, согласно проспекту «экспонируется тишина».
Добравшись, наконец, до неограниченного финансирования, Иван Владимирович жаждал возвести не просто красивое здание, а настоящий дворец, великолепный античный храм из цветного мрамора и обязательно с колоннами. Чтобы при одном взгляде на него у московского обывателя перехватывало дух. И чтобы красовался он не где-нибудь, а в самом центре Москвы.
Был создан внушительный комитет по строительству Музея, куда вошли авторитетные представители науки и культуры: профессора Московского и Петербургского университетов, художники, архитекторы, историки и меценаты. Председателем комитета стал великий князь Сергей Александрович, – это добавляло значимости всему предприятию. Почетное место в нем отводилось Нечаеву-Мальцову. Не был, разумеется, забыт и Иловайский.
Кстати, членами комитета являлись и промышленники братья Арманд, невестка одного из которых прославилась впоследствии как революционерка и любовница Ленина. Ленин продал на Запад немало художественных ценностей – у него была своя перспектива, – но Музей Изящных Искусств он практически не тронул. Брать там было, по большому счету, нечего, не колонны же выкапывать.
Конкурс на лучший проект выиграл архитектор Р.Клейн, еще молодой, но уже модный и востребованный. Ему случалось и прежде строить для Нечаева-Мальцова, и он пользовался его покровительством.
Самым сложным оказался вопрос с землей, которая в Москве уже и тогда была на вес золота. Единственным незастроенным местом в центре оставался пустырь «бывшего Колымажного двора, где когда-то находились конюшни, сараи для царских экипажей, потом плац для верховой езды, а затем пересыльная тюрьма – предшественница Бутырской». (Каган, с. 96).
За этот пустырь, неподалеку от Храма Христа-Спасителя, шла ожесточенная борьба. Городские власти планировали построить здесь промышленное училище с химическими и мыловаренными лабораториями. Отдавать драгоценное место Ивану Владимировичу князь В.М.Голицын, московский городской голова, не хотел. 21 мая 1898 г. он писал в своем дневнике: «…был в управе, где у меня были… проф. Цветаев с архитектором Клейном по поводу все того же проклятого музея – мне надо быть твердым…» (Каган, с. 96).
Но Иван Владимирович выкатил тяжелую артиллерию в лице своих могущественных покровителей, и князь Голицын сдался. Об открытии Музея я расскажу позже, сейчас лишь завершу краткую историю его создания.
В своем дневнике Иван Владимирович записал: «Пришел великий, давно жданный день вступления на «Колымажный Двор» в роли хозяев этого чудного места. Что скрывать? Когда в 10-м часу утра я шел из университета по Моховой и Волхонке к этому месту, то словно подгоняла меня какая-то посторонняя сила … Степенность и спокойствие были тут напускные…» (Каган, с. 96).
* * *
Но как же, все-таки, быть с экспонатами? Неужели грандиозный дворец из лучшего итальянского мрамора, построенный в центре Москвы руками известных итальянских специалистов, обошедшийся в шесть миллионов рублей, возводился лишь для того, чтобы разместить в нем несколько сотен гипсовых слепков, цена которым такова, что бережливый немец готов подарить целых четыре подобных экземпляра дочкам заезжего профессора?
А вот здесь русская перспектива обрывается. Дальше никто не заглядывал. Главное место в ней отводится дворцу, то, что внутри, – изображается на другой картине и другими художниками.
Что касается наполнения Музея, важно замечает Валерия Цветаева, повторяя