– Ты все ешь? Пищевые аллергии?
– Я все ем.
– Хорошо.
Я не вслушиваюсь особо в заказ. Два момента отмечаю – что шашлыка в нем нет. И что вино Вадим заказал только мне.
Официант уходит.
– Почему ты не заказал себе вина? Взял аскезу на алкоголь?
– Аскеза – это десерт? – качаю головой. – Бухло? Рыба?
– Просто скажи – почему?
– Я за рулем.
– Почему?
– Не люблю такси.
Капризно надуваю губы, у меня это неплохо получается.
– Ты не выпьешь со мной вина?
– Вина я выпью с тобой дома.
– Какое удивительное место – твой дом. Там и цветы, и вино. И… что-то еще, наверное?
– Сюрприз.
Нам приносят закуски. А я думаю о том, что мы сейчас балансируем на тонкой грани. С одной стороны, тот откровенный разговор в машине, когда я везла Вадима домой, никуда не делся. А, с другой стороны, сейчас все выглядит вполне прилично, Вадим соблюдает ритуал свиданий на достойном уровне. Но то, первое, откровенное почти до бесстыдства, оно никуда не делось. Я не могу об этом забыть. И уж точно об этом помнит Вадим. Это же его норма.
Рулеты из баклажанов очень вкусные. Но под них мне задают совсем не вкусные вопросы.
– Ты уже начала себе искать заместителя?
Это так неожиданно… Я смотрю прямо в глаза Вадиму. До этого момента ничего не выдавало, что он хоть каким-то образом интересуется моими служебными делами. А теперь… Он знает, что у меня уволился Кузнецов. Получается…. Получается, он знает всю историю?!
– Откуда?! – выдыхаю я. Потом запоздало соображаю, что видос с Кузнецовым был в общем чате. Правда, про увольнение там не было ни слова. Может, у Вадима есть свои источники информации?!
– Альф рассказал.
– Кто?!
– Альфред Офицеров.
Мне же наверняка представляли Офицерова. Но у меня почему-то напрочь выпало из головы, что он – Альфред. Впрочем, все называют начбеза именно по фамилии. Похоже, ему не нравится его имя.
Интересно, что именно рассказал Офицеров Вадиму? Часть правды? Всю правду? Или даже то, о чем начбез мне не рассказал?
– Вообще-то, это конфиденциальная информация. Не думала, что… Мне казалось, что Офицеров умеет молчать. Это же азы его профессии.
– Альф кремень. Я ему два года назад плечо пересобрал – застарелое ранение, еще по молодости. Мучился мужик. Так что… Но он знает, что дальше меня информация никуда не уйдет. А ты могла бы и сама мне рассказать.
Последняя фраза выходит у Вадима укоризненно. Ну, вот и чего ты лезешь в мои дела, а?! Впрочем, те гадости, которые наговорил мне на прощание Кузнецов – они были только между нами, о них никто не знает. От этого чуточку легче. Но все равно мне не нравится, что Вадим что-то там узнавал за моей спиной.
На мой недовольный взгляд реагирует открыто и спокойно.
– Я тебя спрашивал. Ты не ответила. А я привык понимать, почему женщина рядом со мной плачет.
Железная логика!
– Альф сказал, что ситуация разрешилась, – продолжает Вадим. – Но если…
Так, все, хватит! Хватит лезть в мои дела. Пора и мне пошуршать в вашем огороде, Вадим Эдуардович!
– Можно, я задам вопрос? – перебиваю я Вадима. Он кивает. Но вопрос остается уже под горячее.
Я отчетливо помню Женькины слова: «Он очень любит этот вопрос». Речь шла о том, почему у Вадима и его отца разные фамилии. И слово «любит» здесь – в вот такенных кавычках. Но это не значит, что я не задам этот вопрос. Наоборот, точно задам. Или что, честность и откровенность – только в разговорах о сексе?
– Вадим, почему у тебя с отцом разные фамилии?
Его рука замирает. Через несколько секунд он аккуратно кладет вилку на край тарелки. Мы смотрим друг другу в глаза. Я не знаю, чего ждать. Понимаю вдруг, что задержала дыхание. Что жду реально любой реакции. Что сейчас рявкнет. Что с грохотом отодвинет стул и свалит в закат. Что процедит что-то запредельное по грубости.
Я смотрю в глаза Вадиму. В Норильске декабрь – самый темный и холодный месяц.
Он берет в руки стакан с минеральной водой, в которой плавает долька лайма и листик мяты, делает медленный глоток, возвращает стакан на стол.
– А ты знаешь, кем был мой отец?
У Вадима спокойный голос. Нарочито, избыточно спокойный. Но я медленно выдыхаю. От того, что он не наорал, не зашипел. Не ушел.
– В самых общих чертах. Фамилию. И что в честь него назвали Центр эндокринологии.
– Эдуард Михайлович Лапидевский – выдающийся российский эндокринолог, доктор медицинских наук, основатель собственной школы, – Вадим говорит все это заученным тоном, как экскурсовод в музее. – Он был на самом деле исключительным, уникальным диагностом, это, как говорят, дар божий. Умер в сорок два года в своем кабинете, спустя неделю после возвращения из отпуска на берегу моря. Секретарша вошла в кабинет с кофе, а там уже все. Но они пытались спасти, конечно, там целая клиника, врачей полно. Но было уже поздно.
Все так ровно, спокойно. Если не брать во внимание, что Вадим говорит о своем отце. И все его слова не очень-то объясняют, почему фамилии все же разные.
– Сколько тебе было тогда?
– Девять.
– Ты уже тогда был Коновалов?
– Нет. Первые четырнадцать лет своей жизни, до получения паспорта, я был Вадик Лапидевский.
Значит, все так и было, как Женька рассказывала. Законный сын знаменитого врача, наследник его фамилии. А потом – раз и… Зачем?
– Зачем?
– Вот именно – зачем? – возвращает Вадим мой вопрос. – Лапидевский – он такой один. Зачем трепать фамилию? Мы же не династия циркачей каких-то, которые из поколения в поколение публику развлекают. Пусть будет один Лапидевский. В честь меня клинику точно не назовут. Я… я своим путем иду.
Я сижу и перевариваю услышанное. Вадим возвращается к горячему.
– Чего ты? Ешь. Остынет.
Он ответил на мой вопрос. Но от этого понятнее мне не стало. И вопросов еще больше. Беру в руку вилку, но аппетит куда-то делся.
– А ты всегда хотел быть хирургом?
– Давай, это будет последний вопрос про меня?
Киваю – что мне еще остается.