У Юсупа начинали заигрывать честолюбивые замыслы.
– Стой!..
– Тише – слушай!..
– Тс!.. да будет над нами милость Аллаха!
Близко, казалось, что не более, как в пятидесяти саженях, проходил отряд конницы. Многочисленные копыта дробно стучали по твердому грунту степи, кусты колючки шелестели, путаясь между ногами. Но как ни напрягали свои испуганные глаза Юсуп с Батоговым, они решительно ничего не могли видеть в этой непроницаемой темноте.
– Только бы наши не заржали, – шепнул Батогов на ухо товарищу.
– Оглаживай, – говорил ему так же тихо Юсуп.
Орлик фыркнул. Батогов похолодел.
Громкий хохот Юсупа покрыл собою глухой топот быстро удалявшихся многочисленных ног мнимого отряда.
– Сайгаки!.. – хохотал Юсуп, – что, небось, струсил?..
И он раскачивался в седле, ухватившись под бока руками.
– Я уже думал, что совсем пропали, – говорил Батогов, переводя дух.
– Небось, не пропадем, живы будем. Четырех дней не пройдет, со своими увидимся.
Еще не совсем хорошо рассвело, как Юсуп, внимательно приглядываясь к самым ничтожным предметам, попадавшимся на пути, остановил свою лошадь и сказал:
– Ну, теперь мы можем и отдохнуть. Мы в самой лощине, у ключей…
– Вода где?.. – спрашивал Батогов.
– Сейчас и воду отыщем – тут она близко: немного только порыть, и готово.
Батогов слез с лошади. Он был без обуви, и его босые ноги сразу ощутили холодную сырость влажного песка на дне лощины.
– А знаешь, – сообщил Юсуп, – мы в одну ночь с лишком восемь ташей сделали (около шестидесяти верст). Гоняйся за нами кто хочет! Здесь мы весь день простоим, если что не помешает, а к ночи опять в поход. Ну, давай убирать коней.
Лошадей не расседлывали, только немного ослабили подпруги и вынули удила; ноздри, глаза, даже уши были тщательно протерты концом шерстяного пояса. Юсуп достал из мешка приколы и привязал лошадей, спутав их предварительно поводьями; это, обыкновенно, делается таким образом, что поводья одной лошади перекидываются за седло другой. Затем оба путешественника принялись разрывать песок, пуская в ход ножи, а чаще руки.
Менее чем через полчаса довольно легкой работы песок стал так влажен, что когда его сжимали между ладонями, то грязная вода струйками сбегала между пальцами. Тогда работа была приостановлена: надо было иметь терпение дождаться, пока вода накопится в этой воронкообразной ямке и отстоится настолько, чтобы быть годной к употреблению.
Светлей и светлей становилось небо, и ясно вырезывались кустарники, колючки и между ними какие-то угловатые черные камни, разбросанные по гребням скатов лощины. Лощина эта шла извилиной, точно русло когда-то протекавшей реки; рыхлый, влажный темно-красный песок покрывал ее дно, и сквозь этот песок, словно щетина, пробивались красноватые стебельки степной осоки (ранга).
Юсуп развязал свой куржум и достал оттуда кунган, мешочек с чаем, целую баранью лопатку, не то вареную, не то пареную, не то просто сырую, – по виду разобрать было довольно трудно, – и принялся устраивать завтрак.
– Тут если мы и огонь разведем, – говорил он Батогову, – такой маленький, так нас никто не увидит. Набери-ка сухой колючки, вон там по окраинам. Да, смотри, не опейся… Ты немного, сразу-то…
Последнее замечание было произнесено по поводу того обстоятельства, что Батогов, припав на живот у самого края вырытого родника, почти не отрывал рта от его поверхности…
Не более как через четверть часа маленький кунганчик закипал, поставленный к самому огню, и мирза Юсуп взвешивал у себя на руке отсыпанную из мешочка порцию зеленого бухарского чая.
Батогову сильно хотелось спать, да и сам Юсуп раза два клюнул носом.
Принялись завтракать.
– Теперь вот что, – говорит джигит, навязывая лошадям торбы с ячменем. – Я полезу туда наверх, а ты спи. С того гребня далеко видно, и ежели что замечу… Да ну, ложись же…
И он полез наверх, где, выставив свою голову между двух больших камней, принялся, лежа на брюхе, наблюдать окрестности.
Целый день просидели беглецы в своей лощине, поочередно вылезая на сторожку. Покуда один спал, другой сидел да поглядывал. С высоты гребня далеко видно было кругом, и всякая опасность могла бы быть замечена вовремя.
Для Юсупа время не тянулось, вероятно, слишком долго; он все находил себе какую-нибудь работу: то у лошадей что-то возится, то во вьюках копается, то оружие сотый раз сальною тряпкою смазывает… Все время он что-то говорил и напевал. Нельзя было разобрать с кем он разговаривает: с Батоговым ли, с лошадьми ли, так ли просто, сам с собою… но ни на одну секунду эта живая, впечатлительная, полудикая натура не могла успокоиться.
Для его русского товарища день казался бесконечным, и он несколько раз говорил:
– Э, да какой дьявол нас увидит? Гнать и гнать поскорее.
А Юсуп на это всякий раз отвечал:
– Лучше один день пропадет задаром, чем наши головы. А уж если попадемся, то навряд отвертимся.
Облачка пыли там и сям носились по горизонту. Затаив дыхание, присматривались беглецы к этим клубам.
– Сайгаки, – говорил Юсуп, – а может быть, куланы.
– Тюркмены! – произносил, стиснув зубы, Батогов и припадал к самой земле, плотно-плотно, словно хотел втискаться в нее своим телом.
– А что, не моя правда? – тихо смеялся Юсуп. – Смотри, вон они к барханам подрали – вон, отстал один… А вон еще пара…
– Эх! то есть, кажется, один бы десятерых уложил, если б пришлось схватиться…
При одной мысли о погоне и возможности схватки, Батогов чувствовал, как конвульсивно сжимались мускулы, ногти сжатых в кулаки пальцев впивались в горячие ладони, глаза горели лихорадочным жаром… Силы удваивались.
– Я только одного боюсь, – сообщал Юсуп, – там, на Заравшане, неладно. Если русские погонят Назар-Кула, то он, пожалуй, на нашу дорогу отойдет… Да вот и Садык с своими оборванцами в той стороне шатается.
– Ну, теперь уже больше на Аллаха налегать нужно, – заявлял Батогов.
– Не без него, – лаконически отвечал Юсуп и что-то соображал, разыскивая у себя по швам халата белых паразитов.
– Я к тому больше речь веду, – начал опять Юсуп, – что это все бы еще полбеды…
– Это попасться-то?
– Нет, как бы мы попались? Ты, смотри, тебя обрили вот, голова твоя совсем голая, как колено. Ну, и к роже твоей надо долго приглядываться, чтобы узнать, что ты за птица, подумают: такие же шатуны, как и они… Ну, и обойдется…
– Так что ж тебе страшно, что на нашей дороге они бродят?
– Человек такой есть там.
– Какой?
– Нехороший… Он-то, пожалуй, и хороший человек, да для нас с тобой нехороший. Ты его знаешь.
– Кто такой?
– Да помнишь, тот седой, высокий такой, в прежней шайке что был?..
– Не помню.
– Сафаром его звать.
– А…