— Да чёрт с ним, с этим Казаковым! — подпрыгнул со стула Василий Шукшин. — У меня сценарий в тупике! Пошли, Феллини, поговорим тет-а-тет.
— А у меня тоже в тупике, — проворчал я, не двинувшись с места.
— Ну, ладно-ладно, я ведь соавторство предлагаю, — потупился Шукшин.
— Хорошо, пошли на веранду, — кивнул я и поднялся со стула.
А когда мы закрыли за собой дверь гостиной, Высоцкий громко запел «Коней привередливых», а остальные дачники тут же рассмеялись.
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Вы тугую не слушайте плеть! — раздалось из-за тонкой деревянной стены.
— Чего это они? — удивился Василий Шукшин.
— Сниматься хотят, — буркнул я, усевшись за маленький круглый стол. — Для актёров съёмки как наркотик. Давай свои бумаги, посмотрим, где тут собака зарыта.
Василий Макарович вынул из-за пазухи два помятых листа и выложил их передо мной. Название «Один в поле» мне сразу не понравилось. Начало тоже выходило медленным и нудным. Бандиты очень долго переговаривались и решали, как будут грабить машину инкассаторов: где устроят засаду, кто за что отвечает. Далее одной строчкой было написано слово: «перестрелка». И заканчивался сценарий на том месте, когда злоумышленники делили награбленное, вспоминая какие-то свои истории из детства. Создавалось такое ощущение, что Шукшин всю свою писательскую энергию потратил на эти короткие истории. «Выходите с поднятыми руками», — прочитал я последнее предложение.
— Ерунда какая-то выходит, — тяжело вздохнул он.
«Полная мура», — подумал я, и тут же укорил себя за снобизм, так как сам ничего путёвого за сегодня не написал. Зато вычислил своего врага. К сожалению, экзекуцию пришлось отложить до лучших дней, ибо этот молодой и начинающий режиссёр, сказавшись больным, срочно умчался в Ленинград. Задницей, наверное, почувствовал неприятности.
— Чего молчишь? — пихнул меня в плечо Шукшин.
— Давай поменяем название, — сказал я, уставившись в окно, за которым было темно холодно и сыро. — Предлагаю назвать сию картину — «Варрава». Варрава — это библейский разбойник, которого помиловал Понтий Пилат.
— Знаю, — проскрежетал Василий Маркович.
— А начало будет таким, — пробормотал я и, встав из-за стола, взял в руки карандаш, словно он был дулом пистолета. — Первый план: наш Варрава стоит в полный рост, поднимет пистолет и стреляет прямо в экран, в зрителей. Бах! После чего все трое разбойников начинают палить без разбору из своих пистолетов. Бах! Бах! Бах! — закричал я, прыгая на месте, и тут же на веранду ворвались актёры из гостиной комнаты.
Однако это меня не остановило, мысленные образы так чётко разворачивались перед моим внутренним взором, что я продолжил громко комментировать первые кадры будущего боевика:
— Камера не показывает, по какой цели идёт стрельба. Зрители видят только довольные хари разбойников и непрекращающуюся пальбу. И создаётся полное ощущение, что в этих бандитов вселились самые настоящие бесы. Бах! Бах! Бах! Наконец, камера показывает заваленную в кювет инкассаторскую машину и на крупном плане из дверцы автомобиля капает жирная маслянистая кровь. Далее разбойники с гиканьем перекидывают пачки денег в коляску мотоцикла. Мотоцикл мчится по широкому полю, и на экране появляются начальные титры. И всё это время звучит мощная динамичная музыка. Потом мы видим: красное зарево на фоне, которого стоит мотоцикл, большое лысое без листьев дерево с ветвями как у креста и проявляется белая надпись: «Варрава». Потом в просторном старом деревянном сарае горит костёр и подельники, рассказывая истории из голоного детства, делят добычу. И вдруг наш главный герой, выпив стопку водки, падает плашмя на землю. Два его, так называемых, друга быстро несколько купюр кидают в костёр, подбрасывают в огонь газеты, вставляют в руку Варравы пистолет и оставляют его одного. А утром наш герой слышит в мегафон требование: «Выходите с поднятыми руками». Первым делом разбойник бросается к двери и сквозь щели между досок видит: их воровской мотоцикл, рядом милицейскую машину и то, как доблестная милиция окружает его последнее пристанище. И Варрава моментально всё понимает. Далее начинается перестрелка, и разбойник каким-то чудом уходит от погони. И самый смак!
На этих словах я рванул в гостиную, схватил свою шестиструнную гитару и сказал:
— Итак, наш разбойник едет в открытом товарном вагоне с углём. Харя перемазана сажей, на губах играет шальная безумная улыбка, в глаза грусть и печаль, а над горизонтом висит огромное оранжевое солнце. И звучит такой саундтрек.
Я провёл одним пальцем по струнам и заиграл перебором полную магической тоски, унылую и приятную на слух песню группы «Пикник» — «Игла»:
Не стальная игла, а грусть
Мне пробила сегодня грудь.
Оттолкнусь от земли и в путь,
Не забудь меня, не забудь.
Уж не чудится ль это мне,
Это небо и дождь в окне?
Жаль, не греет в пути звезда,
Нарисована, что ли? Да.
— Что вы смотрите на меня, как на явление Христа народу? — усмехнулся я, когда оторвался от гитары и увидел, что все дачники стоят, словно завороженные, с вытянутыми и удивлёнными лицами.
Кстати, к этому моменту вернулась и Анастасия Вертинская, которая вдруг спросила:
— А что такое саундтрек? Это песня так называется?
— Саундтрек-саундшмек, — отмахнулся Шукшин, — плевать! Значит так, если у нас в сценарии заявлен Варрава, значит должен и быть Понтий Пилат?
— Верно, — кивнул я. — Мы пустим по следу нашего преступника следователя прокуратуры Петра Пилатьева. И когда он возьмёт Варраву и начнёт решать его судьбу, в деревню войдёт банда беглых зэков. И тогда судьбу разбойника рассудит сам Творец. Ибо волосок, на котором болтается жизнь, может перерезать лишь тот, кто подвесил.
— Ай, какое кино, какое кино, — тихо зарычал себе под нос Владимир Высоцкий, нервно зашагав по гостиной комнате.
— Кто будет сниматься в главных ролях? — напрямую спросил Лёва Прыгунов.
И сначала все актёры посмотрели на меня, но затем практически разом перевели взгляд на Василия Шукшина. Но тут чьи-то тяжёлые шаги застучали по деревянному крыльцу, и в комнату, словно разъярённый медведь, ворвался директор «Ленфильма» Илья Киселёв.
— Где ваш чёртов Феллини⁈ — проорал он, а затем вперился в меня немигающим взглядом и заревел, как ненормальный, — какого хрена ты в Сестрорецке устроил⁈ Ты же у меня как кость в горле, сволочь такая!
— А вы меня не глотайте, вам же легче будет, — буркнул я.
— Закончится кинофестиваль,