Тимофей Степанович подошел сзади, обхватил Стеллу за плечи, помог подняться и вывел из комнаты.
– Ты не слушай ее, девочка! Это не она говорит, это горе ее кричит. Покричит и перестанет, и одумается. Забудь, не принимай к сердцу. Нет твоей вины в случившемся, ты не думай. Но сейчас лучше уходи, и не приходи пока. Вот, письма своего мужа забери, – и он сунул ей в руку несколько клетчатых треугольничков.
Стелла выбежала из подъезда. Ноги несли ее дальше, дальше от этого дома, а в ушах звучали проклятия Нафисы. А сколько еще матерей проклинают ее за то, что вернула в строй их сыновей? Это и есть результат ее многолетних трудов? Она спасает их ноги, руки, жизни, чтобы они потом все равно погибли в бою?
Она шла быстро, почти бежала, словно убегая от боли, от этих вопросов. Постепенно ходьба успокоила, привела мысли в порядок. Стелла устала, присела на скамейку у чьих-то ворот. Нет, все она делает правильно, не в ее власти вершить чужие судьбы. Мужчины воюют, защищают Родину, не жалея себя. Она тоже делает, что может, помогает стране всеми своими знаниями, силами, умениями, возвращает бойцов на фронт, а не калек матерям. Кому суждено в этой войне погибнуть, а кому выжить, от нее не зависит.
Вдруг вспомнила растерянные детские глаза в окне вагона, ручонку, обнимающую рыжего мишку с оловянными глазами… И такой же взгляд там, в госпитале… Милый мальчик! Его больше нет… Сердце зашлось болью, и наконец хлынули слезы, принося облегчение, смывая горе.
Выплакавшись, вспомнила про письма Валерки, развернула одно за другим. Письма были короткими, несколько обычных фраз, что жив-здоров, воюет, приветы детям, родственникам… Стелла с недоумением перечитала письма – «дорогая жена» в начале и «целую» в конце… и все? Как это было не похоже на прежние письма, полные ласковых словечек, тепла и заботы! Очерствела душа на войне? Отвык? Что такое война, она знает не понаслышке, очерствеешь тут… Ладно, главное – живой, целый. Убереги его судьба. А она сама когда отправила последнее письмо Валерке? В мыслях разговаривает с ним каждый день, он с ней ежечасно, худая высокая фигура в шинели на трамвайных путях встает перед глазами, стоит только их закрыть. А писать… изредка, урывками, такие же короткие письма. Ей есть в чем себя упрекнуть. Долгая разлука отдаляет.
В Бирск удалось попасть через несколько дней. Подвернулась оказия – на склад приехала получать медикаменты заведующая бирской аптекой. Семен Маркович дал четыре дня отпуска. Стелла упросила аптекаршу заехать на минуточку на Пархоменко, захватила вещмешок с гостинцами: американской тушенкой, прозванной солдатами «второй фронт», брикетами рисовой каши того же происхождения и трофейными плитками шоколада.
Аптечным транспортом оказались сани-розвальни, которые с трудом тащила старая кляча с опухшими коленями.
– Хороших-то лошадей всех на фронт забрали, – сетовала заведующая, – а эта того и гляди околеет в дороге. Каждый раз еду и не знаю, доберусь ли.
– А волков не боитесь? Водятся они здесь?
– Боюсь, как не бояться… Но на этот случай у меня дробовик есть, – женщина откинула край брезента, под которым лежало охотничье ружье. – Волки водятся, как не водиться? Только они к тракту близко опасаются подходить, все ж таки машины ездят, шумно для них. А вот ненароком с двуногими «волками» повстречаться можно – они-то опаснее будут. До темноты лучше не задерживаться… Но, милая, пошла шустрее…
До Крутихиных Стелла добралась к ночи, совершенно замерзшая, голодная, уставшая. Тетки встретили ее радушно. Пока Анна отогревала и кормила гостью, Дарья не поленилась подтопить баньку. Дети уже спали, будить их не стали. Стелла только посмотрела на них при свете свечи. Уложили ее в той самой комнате, в которой тридцать четыре года назад поселили Агату-Ольгу. Она так и называлась с тех пор «Олина комната». Какое блаженство было вытянуться на перине под пуховым одеялом, обняв мягкую подушку! Забытое наслаждение…
Проснулась она от громкого шепота. День уже занялся, в комнату через полукруглое окно проникал солнечный свет. Дети сидели на полу, стараясь не шуметь, и разглядывали маму. А она, улыбаясь спросонья, разглядывала их при свете дня. Как они вытянулись, повзрослели! Крепенькие, как грибочки, розовощекие, подвижные. Обоим на месте не сидится. Увидели, что мать проснулась, откинула одеяло – тут же залезли в постель, затеяли веселую возню. На шум в комнату заглянула Дарья:
– Ну что, вижу, все проснулись? Быстро вставать, умываться и за стол, завтрак стынет.
Два счастливых дня промелькнули как один миг. Настал день отъезда. Матвей, муж Дарьи, нашел повод для срочной поездки в Уфу, чтобы увезти Стеллу на горкомовском газике. Оставались последние часы перед очередной разлукой. Все собрались в гостиной. Василиса делала уроки. Аленький рядом с сестрой, высунув от усердия язык и навалившись животом на стол, рисовал подарок папе. Стелла обещала отправить ему рисунок на фронт. Она сидела на диване в обнимку с тетей Дарьей. Улучив момент, когда Анна вышла на кухню, решилась спросить, почему не видно дяди Григория. Вроде бы возраст у мужа Анны непризывной. Дарья неприязненно усмехнулась:
– Для фронта наш индюк не годен, а вот для других дел все еще годится. Мужиков всех забрали, так ему раздолье, то одна пригреет, то другая. Нагуляется – возвращается. Потом снова пропадает.
– А тетя Аня что же? Позволяет?
– Да он позволения не спрашивает. Всю жизнь так-то душу ей мотает. Ушел – пришел – опять ушел. Она терпит. То ли привыкла, то ли по-прежнему любит красавчика нашего ощипанного. Ты только ей вопросов не задавай, не береди раны, – добавила торопливо, услышав, что Анна возвращается, – у каждого своя боль.
Стелла рассматривала детей, запоминая каждую черточку, каждый жест. Васька оглянулась на мать, чуть улыбнулась, встретившись с ней глазами. Стеллу обожгло – словно на миг перенеслась в студенческую аудиторию, в момент первой встречи с Константином. Дочь ничем не походила ни на Валерку, ни на Костю. Даже на нее, мать, уже не так была похожа, как в раннем детстве, что-то свое появилось во внешности. Но этот взгляд, эта мимолетная полуулыбка рассеяли давние сомнения. Впрочем, это открытие Стелла оставит в самом дальнем уголке своей души.
Приехал Матвей, все засуетились. Анна затолкала в вещмешок свертки с продуктами, убеждая гостью:
– Не отказывайся, это не только тебе, это гостинцы племянницам и Илье. Все свое, домашнее. Им-то, беднягам, теперь никто не приготовит. Панечка разбаловала своих девчонок: «Пусть учатся». Все сама, все сама… А теперь-то…
Стелла поднялась в светелку, переоделась, забрала вещи и спустилась в сени. Перед входной дверью