Препятствие возникло со стороны семьи невесты. Степан Фролович, познакомившись с женихом, едва за Григорием закрылась дверь, припечатал его одним словом – «Индюк!». Прозвище это так и приклеилось к будущему зятю сразу и навсегда. У остальных домочадцев Григорий симпатии тоже не вызвал. Как не отговаривал отец свою дочь, как не предостерегал, та слушать ничего не хотела. Люблю – и всё! И сваха так старалась, так расписывала достоинства жениха! В конце концов, вспомнив собственную распрю с отцом, Степан Фролович сдался.
После женитьбы молодые жили тихо, спокойно, без ссор и скандалов, но и без тепла, без обычных для молодоженов нежностей. Отец видел, что его Нюта ходит невеселая, часто задумывается, а о чем – не говорит. И вроде к зятю не придерешься: со службы приходит трезвый, не скандалит, не дерется. Вскоре дочка повеселела, взгляд засветился по-особому. Степан Фролович хорошо помнил такой взгляд у своей жены, сразу понял, что скоро предстоит ему стать дедом. Рождение детей наполнило жизнь Анны смыслом и новыми заботами, и ей уже стало не до особенностей характера мужа. Григорий существовал в доме как бы сам по себе, приходил и уходил, когда считал нужным, никого не спрашивая, не извещая и никому не давая отчета. Все домочадцы к этому привыкли, никто по нему особенно не скучал, кроме жены. Пришел – и ладно, не пришел – тоже ладно.
Первые дни после появления в семье Агаты, Григорий присматривался к свояченице, даже вступал в разговоры, словно экзаменуя, но быстро потерял к ней интерес. А она тоже стала избегать общения, столкнувшись с высокомерием зятя, неприятной манерой отвечать на вопрос вопросом, или вовсе оставлять его без ответа.
В присутствии мужа Анна была просто образцовой матерью семейства, терпеливой и ласковой. Что бы он ни говорил, ни делал, всё воспринималось ею как само собой разумеющееся и достойное. Видимо, только так можно было сохранить лад в их семье. Агата заметила, что отец часто морщится в присутствии зятя, однако помалкивает, замечаний, как другим, не делает. Внешне семья сестры выглядела вполне благополучной. Это благополучие давалось Анне нелегко. Вся она была словно сжатая пружина, но свои чувства, мысли, страхи держала при себе. День-деньской хлопотала по дому, и всё у нее спорилось: на чистой кухне ничего не пригорало, молоко не убегало, чугунки и сковородки блестели начищенными боками, каждая салфетка, каждый половичок в доме лежали на своих местах. Словно в этом и был залог прочности семьи.
Агате неловко было бездельничать, она вызывалась помочь сестре по хозяйству, но ничего путного из ее стараний не выходило. Все у нее, по мнению сестры, получалось не так:
– Не туда тарелки ставишь… Не ту тряпку берешь… Да вот же соль, на другой полке… Убрясь[5], я лучше сама! Ты не сумеешь! Иди, книжки свои читай, я одна быстрее справлюсь.
Агата отнюдь не была ни неумехой, ни белоручкой, Барбара не баловала свою приемную дочь, ко всякому труду приучила с малолетства. Агату обижали слова и тон сестры, но недаром говорят, что двум хозяйкам на одной кухне тесно, пришлось младшей сестре смириться и отступиться. Она взяла на себя некоторые дела по дому, стараясь помочь Анне, а на кухню больше не совалась.
Вторая сестра, Наталья, была моложе старшей на два года. Она, единственная из сестер, унаследовала от отца светло-русую шевелюру, серо-голубые глаза и белую кожу. Наталья была полнее других сестер, миловидна, приветлива. Весь ее облик располагал к приятному общению. Ей с тринадцати лет пришлось отчасти, насколько это было в ее силах, заменить мать младшим сестренкам и брату. Она умела занять их игрой, гасила неизбежные детские конфликты, охотно читала им сказки, и сама тянулась к книжкам. Разглядев в дочери такие способности, желание учиться, Степан определил ее в женскую гимназию.
Ната училась охотно, старательно. Особенно нравились ей уроки словесности, которые вел молодой преподаватель с необычным именем – Юлий Мефодиевич Горюшкин. Несколько лет назад он почти окончил курс в Казанском университете и был сослан в Бирск после студенческих волнений. Всё в нем казалось Наталье необычным: рассуждения, остроумные замечания, порывистые движения, манера входить в класс стремительно и сразу, с порога, начинать урок, привычка сидеть, вольно откинувшись на спинку стула и закинув ногу на ногу. Впрочем, не она одна тайно вздыхала по учителю, чуть ли не все гимназистки старших классов ждали уроков словесности, ловили взгляд учителя и всячески старались обратить на себя его внимание. И все, как одна, знали его предмет на «хорошо» и «отлично». А он, казалось, никого не выделял, каждой адресовал свои острые, как стрелы, шутки. Лишь Наталья догадывалась, чей взгляд он искал в классе, и каждый раз щеки ее заливал едва заметный девичий румянец. Наталья окончила гимназию в числе лучших учениц и осталась преподавать в начальных классах. Едва сменив положение ученицы на статус учительницы, она вышла замуж за Юлия. Молодые переехали в казенную квартиру при гимназии. В положенный срок один за другим родились три их сына. Наталья мечтала о дочке, считая, что четверо детей, как четыре ножки супружеского ложа, сделают их брак абсолютно устойчивым.
Вторая сестра показалась Агате открытой женщиной с легким уступчивым характером. Однако это впечатление было поверхностным. Если дело касалось важных, по мнению Натальи, вещей, она становилась несгибаемой. Муж в таких случаях отступал без боя.
Юлий Мефодиевич был, по мнению Агаты, мужчиной в годах. При первой встрече эта пара показалась Агате странной. Невысокий, лысоватый, с заметным брюшком муж смотрелся неказистым рядом с молодой, красивой женой. Но стоило Агате поговорить со вторым зятем, как она попала под его обаяние и поняла выбор сестры. Юлий был умен, образован и обладал прекрасным чувством юмора. Беседовать с ним было истинным удовольствием. Правда, шутки его не всегда были безобидны, при желании он мог больно хлестнуть собеседника словом, поэтому его в семье немного побаивались. Особенно остерегался острого язычка свояка Григорий. На этом поле он был неуклюж и беспомощен, а от прямых конфликтов Юлий уходил виртуозно. Наталья же к язвительности мужа была нечувствительна, она не страдала снобизмом и вполне была способна посмеяться над собой вместе с