Быстрее. Больше. Чаще.
О, я легко представляю, как отец делал ставки, кто сдастся быстрее: смертный, которому достались сила и власть, или кто-нибудь из демонов, когда до них дойдет, что душ всегда будет мало. Бедняга Расиэль – самый отчаянный из нас, когда-то яростно откликающийся на каждый призыв, – сдался после первой сотни контрактов.
Голод демона невозможно утолить, бушующую внутри ярость смертного греха не унять ни сладостью человеческих эмоций, ни душами – привязанные к демону контрактом, те должны были стать нашим топливом. Нашей надеждой на сытое существование в Аду, надеждой на то, что мы не растеряем силы. Кому нужен демон, не способный исполнять желания? Или даже выбраться из Ада?
Я с сомнением поглядываю на тающие кубики льда в стакане. Точно как кубики льда, таяли у меня на глазах братья и сестры. Лишившиеся самих себя в то мгновение, когда из тел величественных, справедливых ангелов родились униженные, подлые и готовые на все демоны. Лишенные последней надежды в тот момент, когда смертные начали забывать о ритуалах призыва.
Останься мы ангелами на Небесах, у нас от работы отбоя бы не было: мир смертных стремительно менялся, и даже я, с трудом приспособившийся к своей новой сущности, с ужасом поглядывал на его обитателей. Меня всегда призывали чаще прочих. Когда-то казалось, будто все дело в том, что отец любит заводить любимчиков, а сейчас я уверен: я просто всегда нравился Создателю меньше остальных. Вот почему он доверил мне одну из самых сильных, ярких и ценных для смертных добродетелей – любовь.
По той же причине он оставил меня сгорать от пожирающей все вокруг похоти. Смертные никогда не перестанут ценить ни любовь, ни похоть. Никогда не откажутся от плотских желаний, не отвернутся друг от друга.
Сколько раз меня вызывали во времена расцвета церкви на Земле? Гораздо больше сотни, и я, в отличие от Расиэля, не сдался. Прошедший через Ад дважды, я наконец смирился со своей отвратительной сущностью. Собственными руками задушил остатки любви, доставшиеся в наследство от ангела Мертаэля, и с распростертыми объятиями принял нового себя.
Демон должен уметь вертеться, чтобы выжить в этом мире. Сводить с ума женщин, обманывать мужчин, не обращать внимания на чужие эмоции.
Эмоции, желания, души – всего лишь пища. Впускать в сердце смертных, переживать за их скоротечные жизни, за их глупые судьбы – удел слабых. И слабость осталась в каменной комнатушке, где тогда еще Мертаэль задыхался от боли и срывал горло, не в силах отказаться от своей поганой сущности. Окажись на моем месте ангел, способный разве что разгонять ветер крыльями и дарить бедным смертным любовь, выжить ему точно не удалось бы.
Что такое любовь рядом со стремлением смертных к власти? К богатству? К удовольствию? К защите от церкви, что с рвением фанатиков гнала неугодных? Ничто.
Любовь – давно забытая, бесполезная добродетель, какую отец не пожелал сохранить. Да и не только любовь.
Иногда, заглядывая внутрь себя, я задавался вопросом: не сохранилось ли где-то глубоко внутри отголосков моей ангельской сущности? Создатель ведь не пожелал завести новых детей. Сколько раз мне ни доводилось возвращаться в мир смертных в разные периоды времени, никто не болтал о божественном вмешательстве. Ни странных видений, ни упоминаний о встрече с настоящими ангелами: все обрывалось в тот момент, когда отец превратил Небеса в руины руками своих идеальных детей.
Небеса закрылись навсегда, а у смертных в руках остались лишь ритуалы призыва, разбросанные по старым пыльным книгам. Передающиеся из уст в уста между теми людьми, что еще верили в магию. Черную, постыдную магию. Когда-то за такую сжигали на костре, но чем дальше в развитии шагало человечество, тем меньше о ней вспоминали вообще.
И вот тогда-то Ад и пришел в упадок.
Сгусток лавы, заменявший нам солнце, едва не потух – теперь он с трудом освещает территорию, а большинство приземистых домов превратились в руины. От когда-то солидного, протянувшегося на многие мили городка остались лишь редкие дома. От когда-то уверенных в собственных силах демонов – бледные тени, готовые на все, лишь бы покончить со своим жалким существованием. Голодные, скучающие, они только и знают, что сидеть и плевать в потолок. Некоторые играют в кости и делают ставки, когда отец наконец разозлится вновь.
Кто-то и впрямь верит, что где-то там у Создателя припасен целый ящик новых игрушек. Ангелов, например, каких он рано или поздно низвергнет в Ад так же, как и всех остальных. Или спустит на демонов, когда ему надоест наблюдать за нашим падением. Когда все мы наконец сломаемся и примем свою участь.
Но разве могут сломаться давно разбитые игрушки? Разве что рассыпаться в пыль.
Прах нескольких братьев я лично развеял по ветру над одним из неприветливых домов. Слабые, младшие, лишенные и сильной добродетели, и смертного греха, они не сумели продержаться и нескольких сотен лет. И когда-то их гибель давила на мое новое демоническое сердце. Сейчас же я с трудом могу вспомнить, кто это был и как их звали.
Какая разница? Воспоминания смешиваются в неприглядную, неразборчивую кашу, и одно уже не отличить от другого. Я с силой надавливаю на глазные яблоки и тяжело, шумно выдыхаю.
Прошлое слишком часто напоминает о себе в последнее время. Меня словно окунают с головой в холодную воду, заставляя вытаскивать наружу все то, что я давно похоронил. Заставляя думать, что где-то в глубине моего отвратительного демонического нутра все-таки сохранилась проклятая добродетель. Будто я могу в один момент подняться, отбросить грех и вновь отрастить огромные белоснежные крылья.
Только я прожил достаточно, чтобы отбросить не грех, а веру в глупые сказочки. Поганый ублюдок, засевший на Небесах и двигающий фигурки на Земле и в Аду, как вздумается, никогда на такое не пойдет. Да и что, черт побери, он стал бы делать с одним-единственным ангелом? Не способным на добродетель к тому же. Испорченным. Сломленным.
Поверь, он бы нашел тебе применение. Создал бы еще шесть идеальных, вышколенных и приученных вторить каждому его слову, чтобы ты чувствовал себя ущербным.
Ну и дрянь. Я залпом опрокидываю стакан водки со льдом, но не чувствую ни обжигающего вкуса алкоголя, ни желанного холода – напиток не оставляет после себя никаких ощущений.
Смеется ли отец сейчас? И куда собирается подвинуть фигурку последнего своего сына? Влево, где я все-таки прикончу Сильвию Хейли, чтобы