Александр твердо сказал:
— Михаил, не отвлекайся! Твоя задача стабилизировать и удалить светоч. Гордей Иванович…
— Я готов, не извольте беспокоиться.
Надо же, какие они вежливые со статским советником… А он, между прочим, так и не ответил: выгорит или нет.
На лицо снова что-то легло, и она улизнула в темноту, где не было ни Митеньки, ни рыжего кромешника, ни стона «Светлана!» — там вообще ничего не было.
Потом…
Потом был свет, хлопки по лицу, «Светлана Алексеевна, откройте глаза!», только открывать их она не хотела. Ей в темноте привычнее и легче.
Мурчание.
Боль.
Льющийся в горло противный, жирный, несоленый бульон.
Снова дно Балтики, где тихо, покойно и снятся сны. О береге, на который набегают ласковые волны, о подкрадывающемся к самой воде хвойном лесе, об огромном хороводе в первую майскую ночь, который водят одетые в белые рубашки девушки со слишком бледными лицами. Лиза… Тогда еще Лиза долго пряталась за шершавым, золотистым стволом сосны в попытке разглядеть лица русалок. Она надеялась, что никого не узнает из танцующих. Она боялась, что встретит среди них своих сестер.
Боль. Заглушающее её надрывное мурлыканье.
Чьи-то пальцы, гладящие её запястье, но мир снов был привлекательнее. В нем можно было прятаться от самой себя, от долга, от поисков семьи. Ведь у неё еще остались младшие сестры, о судьбе которых она ничего не знала. Близняшки Елена и Анна. Им сейчас должно быть по семнадцать лет. Еще год, и они вступят в борьбу за корону. И кого из них двоих назовут цесаревной? Они же одинаковые — не отличить… Соврать Елене, что она старшая Анна, ничего не стоит.
Снова боль. Уколы. Мурлыканье.
Шершавые губы, целующие каждый палец на руке. Это заставило прийти в себя и дать пощечину нахалу! Сил хватило только чуть дернуть пальцами. Даже глаза не открылись. И снова сон.
С огненными брызгами до небес в черную гладь озера врезалось огромное, но изящное змеиное тело, тут же теряя крылья и уходя на дно. Огненным коромыслом оно снова вырвалось из озера, летя прочь на поиски новой жертвы, и только звезды дрожали на небосклоне, когда змей летел мимо них, опаляя своим жаром.
Мурлыканье.
Теплый, медовый сбитень с горечью зверобоя, кислинкой клюквы и сладким шиповником. Больше ничем Сашка не выдавал свое присутствие. Или то Агриппина Сергеевна была?
Но пока во снах все же легче.
Бесконечное, надоедающее мурлыканье. Светлане даже жаль стало Баюшу. Неужели Мишка не мог её забрать к себе? Ей тут совсем не место, она же баюн, а лечить сейчас не может, не выдавая себя. Он совсем непробиваемо толстокожий, что ли?
Часы тянулись одинаково. Час за часом. Минута за минутой.
Боль. Мурчание. Надоевший бульон. Наглые руки, ухаживающие за телом. Чьи-то слова. Чьи-то шаги. Чье-то мешающее уходить в темноту дыхание. Аромат роз. Ими пропиталось все: от самой Светланы до больничного белья. Хотелось горечи астр, но им тут делать нечего. Сашка не знает, что она их любит, а Мишке невместно такое дарить. И в голове уже зуделись мысли о расследовании. Того же дедушку лешего никто, кроме неё, не решится допросить: Мишка, потому что не помнит о дедушке, Сашка, потому что кромешник и призван уничтожать нечисть. Пора. Хватит прятаться.
Кажется, она все же смогла открыть глаза. Только увидела тьму — пока еще глаза привыкли. Тумбочка вся в розах. Белых. Розовых. Вызывающе алых. Неужели в оранжерее Волковых закончились белые розы? Баюша, спящая в ложбинке между грудью и левой рукой. Кошка похудела, от неё только кожа да кости остались. В углу кресло. В нем спящий Мишка, запрокинувший голову назад, так что видно беззащитное белое горло. Он тоже осунулся, еще и зарос. Сколько же она пряталась во тьме?
Светлана попыталась пошевелиться, и боль отомстила, алым цветком распускаясь где-то в животе.
— Х-х-холера… — еле выдавила Светлана. Баюша тут же дернула ухом и привстала передними лапами больно упираясь в надплечье.
— Пришла в себя… Надо же… Вот глупая котенка!
Светлана облизнула сухие губы и прохрипела:
— Демьян? — почему-то первым всплыло в памяти его имя.
— Жив. Что с ним сделается.
— Влади…
— Тоже жив.
— Сашка? — Светлана точно знала, что он жив, но лучше уточнить. Мало ли.
Баюша обижено прошипела:
— А вот он — не уверена! Ты почто Сашеньку так не любишь?
Она рассмеялась, глотая слезы — живот просто заполыхал болью. Ответить Света не смогла. Баюша ткнулась ей в лицо своей лобастой головой:
— Глупая… Кто ж умирает, любя. — Шершавый язык, как терка, прошелся по щеке. Этого Светлана уже не выдержала — вновь ушла во тьму. Там было спокойнее. Она так и не спросила, сколько же часов валялась в забытье.
Следующий раз она пришла в себя вечером — за окном медленно садилось белесое солнце. Она открыла глаза, попросила санитарку, сидящую в кресле, попить и… Все завертелось вокруг. Принеслись медсестры, прилетел растрепанный Авдеев, еще какие-то мужчины в белых халатах. Всего стало слишком много: людей, звуков, прикосновений, и, не понимая и половины произносимых слов, Светлана сочла за лучшее снова уйти в темноту — там хотя бы такой суеты не было. Там по краешку земли, по кромке мира, где холодные воды Идольменя лижут босые стопы, между водой и землей змейкой шли, держась за руки, русалки в простых рубашках и венках из разнотравья. Одна за одной, и угадать, которая из них её сестра, невозможно… Из темноты Светлану вырвали едкой вонью нашатыря. Она закашлялась от такой подлости — сами понюхали бы такое, прежде чем давать пациентам!
— Приходите, приходите в себя, Светлана Алексеевна, хватит от нас прятаться! — подозрительно ласково сказал Гордей Иванович.
Светлана открыла глаза. Суета в палате закончилась. Солнце, прячась за стволами сосен больничного парка, любопытно заглядывало в палату косыми, пыльными лучами, расчерчивая на полу квадраты переплетов оконных рам. Кажется, это был совсем другой день. Авдеев, в белом халате и смешном колпаке на голове, сидел на краю кровати, внимательно рассматривая Светлану. Поймав её взгляд, он удовлетворенно кивнул самому себе и вытянул вперед руку с загнутыми пальцами — поднес её прямо к носу Светланы:
— Сколько пальцев видите, Светлана Алексеевна?
Она попыталась ответить, поперхнулась и кашлем прочистила горло — во рту слюны не было, там, словно в Сахаре, все спеклось.
— Ф…
Гордей Иванович нахмурился, пытаясь вспомнить цифры, начинающиеся на «ф». Он снова ласково повторил: