— Пошла ты!
— Гонор! Лютый гонор избалованного мальчишки!
Хрясь! Нет, слава богу не фигурой — просто шлепок по хлебальнику. От которого голова чуть не отлетела, а лицо залило кровью из разбитых губ.
— Шу-ука!
— Сука? Возможно. — Она ехидно оскалилась. — МЫ ВСЕ суки, братец! Запомни! ВСЕ!!! Других после Катастрофы не осталось!
Бум! А теперь кулаком. Лениво так, еле прикасаясь. Но с соответствующей фигурой на конце удара, от которой меня откинуло вбок на пол. Как голова не оторвалась — загадка.
— Слабак! Ничтожество! И это ТЫ заявил о каких-то правах? Это Ты что-то там смеешь требовать и в чём-то стыдить?
Удар ногой по рёбрам. Перешла к классике, мразина! Я завыл — а что ещё делать?
— Ты и правда решил, что знаешь этот мир и эту жизнь? — меся меня, занималась нравоучением она. — Ты и правда решил, что можешь судить всех? Судить общество? Говорить, что в нём хорошо, а что плохо устроено?
Новый удар. Без фигур, а потому с её небольшим весом приемлемый. Но всё равно неприятный.
— Червь, осуждающий или не осуждающий рыбака! Понятная аналогия?
И снова по рёбрам.
— Да хватит тебе! — Машка освободилась и опять кинулась наперерез, и даже дошло до рукопашной, подарив мне мгновения без избиения… Но последовало две сильных вспышки, и моя защитница в очередной раз отлетела в противоположный угол.
— Смирись, братец! — нависла Женя, вернувшись к моей персоне. — Просто смирись. Прими свою участь. Я не знаю, как бы вела себя, родись беспомощным членоносцем. Но я та, кто есть — вершина творения! А ты должен принять себя, принять свой статус.
— Своё бесправие! — Попробовал я подняться — руки болели и не слушались.
— Да, своё бесправие, — весело усмехнулась она. — Вы, мужчины, должны брать другим. Умом. Хитростью. Где надо — подхалимажем. Где надо — ублажением. У тебя шершавый язычок? Маш, он у него шершавый? Не пробовала? Да плевать! Вот им тебе и надо работать! Где-то говоря слова лести, поливая спутниц и избранниц мёдом, а где-то им же доставляя медовые удовольствия. Это — поле твоей деятельности, а не махание руками и ногами в спарринге в попытке что-то доказать! И не бессмысленное бегание вдоль кремлёвских стен… Разве только для поддержания здоровья. Вот где твой фронт работ, где ты должен учиться! И ты должен быть бесконечно благодарен тем, кто тебя защищает! Когда-то это будет жена, но в данный момент это мы. Признай, что был не прав! Изъяви благодарность за науку! Ну?
Я фыркнул, за что получил туфлёй в живот (успел встать на четвереньки), и, учитывая, что этот удар был с фигурой, пришлось отлететь на метр. А там тоже фаянсовые осколки и щепки от стола. Завыл. Больно! Но ещё больше, чем боль в отбитом и порезанном кровоточащем теле давило абсолютное, тотальное бессилие!
— Ты жалок, Александр. Просто жалок. — Она и не думала нервничать и повышать голос, и это давило бы сильнее, чем если бы избивала на эмоциях. — Тебе же говорят, ты не будешь сильным. Ты не сможешь разговаривать с женщинами на равных. Покорись! Прими судьбу! Ради себя и своего будущего! Ну же!
Я молчал.
— А для начала произнеси: «Евгения, я благодарен тебе за всё, что ты для меня сделала!»
— Пошла ты… А-а-а-ай!
Это больно. Она вывернула мне руку, приподняв, дав встать, а после посадив на карачки буквой «зю» с рукой, выгнутой под таким углом, что сустав затрещал. Вот-вот и сломает!
— Ах ты ж су-у-у-у…! — Пусти, бо-ольно!
— Покорись судьбе, Саша, — ровным голосом давила она. — Покорись, бл#дь! Хватит ерепениться и что-то из себя строить! Ты всего лишь членоносец, но ты АЖ членоносец! Вас не так много, чтобы вами разбрасываться — в этом твоя сила и спасение! Ну же?
— Пошла-а-а… Сука розовая! А-а-а-а!
Дёрнула. Сильно. Хруст. Может даже сустав выбила — ибо стало ОЧЕНЬ больно, даже потемнело в глазах.
— Неправильный ответ! Правильный: «Сестрёнка, спасибо за то, что меня защищаешь!» Ну же? Говори, и закончим этот урок! Быстро!
Снова дёрнула. И опять Машка предприняла атаку. Закономерно огребла — Женька ей расквасила нос, но отвлеклась от меня. И тут я попытался ударить второй рукой. Глупость, конечно — что я ей сделаю? И, разумеется, не сделал.
— А-а-а-а-а! — Она вывернула кисть второй руки, которой пытался ударить, под большим углом. В глазах пошли красные пятна, я понял, ещё чуть и сломает руку нахрен, а я грохнусь от болевого шока
— Не смей! Он музыкант, не калечь его руки! Отпусти руки! — раздалось сбоку.
Крик Машки отрезвил её, и привёл в чувство меня.
— Да, конечно. Извини, братишка. — Женя отпустила, и даже погладила меня по головке. После чего дала такую пощёчину, что я опять отлетел на пол. Не так больно, слава богу за это, но дико обидно. И так окровавленное лицо нестерпимо горело.
— Мы остановились на том, что ты должен принять свою судьбу, — размеренным шагом подошла эта ведьма. — Повторяй: «Я принимаю судьбу!» Ну? «Я больше не буду перечить женщинам!» Да, Саша, и, пообещав, правда не будешь. Даже если они не правы. И не будешь лезть в их жизнь с единственно верным авторитетным мнением — ибо оно никому не сдалось.
Я молчал.
Бу-ум! Она снова начала воспитывать ногами, без магии, видно, после последнего крика боясь и вправду покалечить. Но мне и этого хватало.
— Карменсита хорошая девочка, Саша. — Бум! — Она отнюдь не ведьма, и ненавидит их идеологию. — Бум. — Но и она — горячий южный персик. — Бум. — Который задаст тебе жару! — Бум! — Если накосячишь хоть в малом. — Бу-ум! Бу-ум! Бум!
Я выл, но «про себя», стиснув зубы, пытаясь отползать, но куда я уползу?
— Ты или будешь жить по правилам, без юношеских понтов, или не будешь жить никак, братик. — Бум. — Не я плохая в этой истории, отнюдь. — Бу-ум! — Я и правда, как старшая сестра, желаю тебе добра. — Бу-ум! — И мне