Опрометью он кинулся в библиотеку, отвлекаясь от всех фолиантов, что изучал днем. Отворил потайную дверцу за одним из шкафов, доставая ветхий манускрипт, изъеденный временем. Папирусный свиток, изрытый потертостями и губительными прикосновениями огня, не рассыпался только благодаря магии, обволакивавшей его прочным футляром. Многие века никто не доставал его, однако каждый хозяин башни знал о второй величайшей реликвии рода янтарных чародеев.
«Легенда о Мотии и Сурадже… Вот откуда дошел ее обрывок, ее другой вариант. Они связали свои души, поэтому луна не существует без солнца», – улыбнулся наивной памяти народа чародей.
В далекие времена в Эйлисе все же жила великая любовь, которая позволяла льорам умирать в один день с их избранницами, если они не мыслили существования в одиночестве. Ради этого изобрели величайшее заклинание, требовавшее управления линиями мира. Раньше мало кому доводилось добираться до них. Наследники древних королей не обладали достаточной силой, лишь в сотый раз доказывая правильность рассуждений Софии о происхождении льоров. Не врожденная магия давала им право повелевать судьбами, лишь занятое предками место. Раньше чародеи добирались до рычагов мироздания ради одних себя… Но после отказа Сумеречного Эльфа наставал именно такой случай.
Раджед со свитком в руках приблизился к спящей Софии. Она сжалась под одеялом, укутанная все той же шалью-паутинкой, как бабочка в коконе. Чародей ласково улыбался возлюбленной, твердя себе и словно передавая ей мысли: «Все будет хорошо. Теперь все будет хорошо. Мы будем вместе, навсегда. Как Мотии и Сурадж».
Линии мира высветились танцем бесконечных смыслов, отозвались искрами. Сначала они не поддались. Раджед опасался, что заплутает в ворохе кодов и значений. Он переходил от управления материальными предметами к чему-то большему, почти непостижимому. Он связывал две души воедино, две судьбы, две жизненные силы, два отведенных срока.
Возможно, вторгался в сферы запрещенного, но не был скован великими знаниями последствий. Разве преступление спасти чью-то жизнь? Особенно если речь о самом дорогом во всем мире человеке.
– Ну что ж… друг. Если ты не желаешь помочь… Я сделал все сам. Я связал наши жизни, – вскоре выдохнул Раджед, возвращая свиток на прежнее место. Он помнил легкое покалывание под пальцами и едва ощутимое жжение в груди, словно что-то вынимали из нее. Но становилось почему-то легче и спокойнее, словно исчез тяжелый камень, лежащий на сердце.
– Ты уничтожил свое бессмертие, – раздался мрачный голос за спиной. – Теперь твой срок не длиннее человеческого.
По небу плыли рваными клоками темные тучи, над краем горизонта кровоточащей раной высвечивалась полоса рассвета. Страж Вселенной вернулся в самый глухой час ночи. И все же даже в окутывавшей башню внешней тьме что-то светилось в сердце чародея переливами настоящего самоцвета.
– Я умру вместе с ней, если не удастся продлить ее жизнь. Я отдаю ей свое бессмертие, – спокойно отозвался Раджед, не замечая, что улыбается. Так же, как София в библиотеке, когда сообщила ужасную правду. Улыбаться на пороге гибели, уходить вдвоем в иное бытие навечно связанными незримой нитью – не это ли неисчерпаемое счастье? В лучшем ли мире, в ином перерождении, но они бы уже навсегда остались вместе.
– А ведь она просила жить за нее, – отвлек Сумеречный Эльф. Его профиль угольным силуэтом вырисовывался на кобальтовом фоне окна, распятого рамой.
– Без нее это не жизнь. Но я спасу Эйлис. Обязан! Поможешь ты или нет, но я спасу свой мир и Софию.
Раджед улыбался. Сумеречный Эльф смиренно кивнул, словно именно такого ответа и ожидал. Он подошел к чародею и молча оставил на раскрытой ладони друга крупный лепесток белой розы. Затем отошел, умоляюще сложив ладони, но не объяснил своих странных жестов и вновь канул в неизвестность осенним туманом. Непостижимая игра Стража не заканчивалась, он не предавал. Не хотелось верить, что лучший друг приносил их в жертву ради спасения мира.
– Я буду бороться! – уверенно твердил Раджед, и собственный голос эхом сотни раз повторился в голове, пока первые лучи рассвета не коснулись зубцов далекой гряды.
Пробудилась София, вышла пошатываясь, зябко укрываясь шалью-паутинкой. «Домой тебе надо, домой… Но как, если ты связала себя с Эйлисом?» – сокрушался Раджед, безмолвно приближаясь к ней. Наступал еще один день, еще энное количество часов в ожидании атаки. Неопределенность подтачивала нервы, словно гигантский змей, что разрушает колонны, поддерживающие мироздание.
– Доброе утро, мой Сурадж.
София стояла, прислонившись к дверному косяку. Волосы ее разметались по плечам, и не совсем аккуратно колыхались смятые складки платья.
Казалось, после короткого забытья лицо ее лишь больше осунулось, двумя сапфирами мерцали на нем увеличившиеся глаза в окантовке темных кругов под ними. Наверное, Раджед выглядел не лучше, потому что София невесело хмурилась, рассматривая его. Они молчали, и гулкую тишину резало только их дыхание. Они не знали, о чем говорить. Временами ими овладевало воодушевление, надежда на лучшее, вера в невероятные преображения. А порой вязкой смолой застывала взаимная апатия обреченности.
– Я видела сон… – глухо начала София, словно говорила сама с собой. – Про Огиру и Юмги. Юмги звала меня, просила выпустить… Огира плакал о дочери. И я уверена, что это не сон. – Она резко впилась осуждающим взглядом в чародея. – Ты ведь знал, что все они… люди!
– Знал и знаю, – попятился Раджед, но тут же отразил нежданную атаку: – А вот им знать не обязательно. Об этом знает только гильдия чародеев, льоры. От знания им легче не станет.
– Они все окаменели от ваших войн, из-за льоров.
София неопределенно дернула руками, растирая виски и сутулясь. Она подошла к окну и, схватившись за подоконник, прислонилась лбом к ледяному стеклу. Кажется, от этого ей стало легче: дыхание выровнялось, плечи расправились.
– Да, именно так. Хотя никто не отличался мирным нравом, не идеализируй их… – бормотал скороговоркой Раджед, но вскоре осознавал тщетность оправданий. – И все же ответственность лежала на нас.
София едва уловимо кивнула. Она рассматривала каменную равнину за окном. Там расстилались до самого горизонта причудливые нагромождения серой породы, которая неумело повторяла очертания деревьев, неотесанно уродовала тонкие стебли цветов и облик животных. Лишь булыжникам и валунам разной масти посчастливилось сохранить свой первоначальный вид. Неживому ведь не умирать.
Малахитовый льорат наполнился новой жизнью, зацвели сады, и в лесах зашелестела молодая листва. Лишь одна живая статуя покоилась в прежней тишине, неподвижная и немая. А ведь когда-то ее ничто не могло удержать на месте, но тому минуло уже две сотни лет.
Олугд в тяжелой тоске бродил потерянной тенью среди садов Сарнибу, в которых резвились