Гул. Фонарь поднялся выше и чуть изменил цвет, ближе к желтому. Насколько я помнил, в него встроен анализатор, желтый цвет – рост углекислоты.
– Будни современной синхронистики: взрыв, развалины, тупик, тупик, взрыв, развалины… Всякая попытка зацепиться за поток Юнга заканчивается развалинами и трупами, никого это не удивляет, мы привыкли…
– Это не похоже на взрыв, скорее имплозия, – поправил я. – Резкий скачок давления, стены не выдержали… Следов температуры нет, металл не оплавлен, галеты… они словно сорваны со стен. Видела сверху? На Институт словно наступили.
Шар описывал круг, желтый, некритично, но стоит держать на контроле. Вряд ли тут опасные газы могут быть, если что и хранилось в холдерах, скорее всего, давно улетучилось.
Я осторожно сделал шаг к краю галереи. Инерционное поле отсутствовало. Много металла, это чувствовалось.
– Имплозия – это правильно… Синхронная физика провалилась сама в себя, изящно… Сама себе наступила на горло… Наверное, громко булькнуло. Или грохнуло. Что бывает при имплозии? Всхлип?
Синхронная физика как всхлип.
– Как там Большое Жюри?
Я обернулся.
Мария стояла на краю галереи, держалась за торчащую из развороченной стены арматуру, смотрела вниз, довольно опасно.
– Брось, Ян, все знают. – Мария продолжала смотреть. – Большое Жюри собирается для того, чтобы разрешить Уистлеру использовать «жидкую свечу».
– Но…
Рост углекислоты – это выдох.
– Это не тайна, Ян, синхронные физики не умеют хранить тайны. Вы собрались здесь, чтобы разрешить Уистлеру применить фермент LC.
Я промолчал.
– Но это вранье, – сказала Мария. – Вранье, как все…
– Почему вранье?
– Ян, не будь наивным… – Мария словно увидела что-то в глубине Объема. – Если бы «светлячковый сок» существовал в действительности, мы бы давно решили все свои проблемы. Нет, ничего нет, никаких эликсиров и конфигураций.
– Тогда…
– Тогда зачем на самом деле собирается Большое Жюри?
Мария продолжала полувисеть, держась за арматуру.
– Осторожно, – попросил я. – Не стоит… играть с высотой.
– Неужели ты веришь в эти сказки?! Большое Жюри должно санкционировать применение «жидкой свечи»… – передразнила Мария.
– Я не очень понимаю… к чему ты ведешь?
– Видишь ли, Ян… Представления общества о «жидкой свече»… скажем так, весьма далеки от реальности. Слишком овеяны романтизмом. Инжир с древа познания, паразит, обнаруженный в крови гениев…
Я приблизился к краю, заглянул.
Пятьдесят метров, не меньше. Воронка… Объем разрушен. Кажется, он действительно был выложен изнутри хром-кобальтовыми галетами, они не выдержали схлопывания…
Объем был похож на вывернутую наизнанку железную рыбу.
– А как ты попал в Большое Жюри? – спросила Мария.
– Я не особо… То есть я вообще не собирался, это… Отец и брат.
Я вспомнил.
– Отец и брат-водолаз? Они тебя уговорили?
– Нет, наоборот.
– То есть?! – удивилась Мария. – Они тебя отговаривали?!
– Два дня.
– Почему?!
Почему… Отец рассуждал про ответственность. А брат был похож на рыбу, несчастную двуротку, которую никак не мог поймать. Отец был крайне неубедителен, а брат злился, непонятно из-за чего злился, ведь я с ними не спорил. Я не собирался никуда лететь, я хотел вернуться на семнадцатую станцию к привычной жизни, к понятным людям…
– Отец боялся, что я плохо перенесу смерть, – ответил я. – Но оказалось, что это не так, оказалось, я к смерти вполне устойчив.
– Повезло…
Мария свесилась сильнее. Опасно.
– А брат?
– Брат считал, что я не справлюсь.
– Почему?
– Нарушение абстрактного мышления. С детства. Легкая форма.
– То есть?
Я более чем устойчив к смерти.
– Меня угнетает ситуация выбора. Я склонен к упрощению. Предпочитаю кратчайший путь. Затруднения с логикой и интерпретацией.
– С интерпретацией?
– Ложные выводы.
– Не замечала… Как это проявляется?
– Мне сложно действовать и мыслить самостоятельно, обычно я действую и мыслю прецедентно. Алгоритмически. Определяю наиболее вероятный вариант поведения и следую ему. Иначе…
Мои самостоятельные поступки странны, часто нелепы, так считает отец.
– Я на самом деле не замечала.
Мария качнулась.
– Осторожно, – попросил я.
Но Мария осторожничать не собиралась.
– А ведь они ему разрешат. – Мария раскачивалась. – Они ему разрешат, им деваться некуда…
Арматура сгибалась и распрямлялась. Теперь опасно по-настоящему.
– Разрешат, и тогда я не знаю…
Не умею шутить.
– Кассини против, – напомнил я. – Требуется абсолютное большинство, если хоть один против…
– Кассини против?!
Мария хохотнула. Совсем не боится высоты, отметил я. Кисть устала, пальцы могут разжаться.
– Тебе не кажется, что это было? – спросила Мария. – Что мы уже ходили… Мы ведь уже ходили?
– Нет, мы ходили у себя… В новом Институте. А здесь нет, не ходили… Знаешь, лучше все-таки…
Если сорвется, успею, поймаю за ранец, втащу на галерею.
– Лучше вернуться.
– Ты, Ян, уныл. Уныл и скучен, как я… Спасатель должен быть весел и голосист…
Мария вернулась на галерею. Сильные пальцы.
– Уговорил, – сказала она. – Скучный спасатель, плохой спасатель.
– Можем спуститься ниже, – предложил я. – Ты хотела в хранилище, тут, наверное, уже недалеко.
Библиотекарю нужны сильные пальцы, библиотекарь много работает с книгами, книги нельзя ронять. Всякая упавшая книга должна быть прочитана.
– Спасатель хочет спасать, библиотекарь хочет читать…
Мы оставили Объем, направились к лестнице. Черная звезда, Декарт и меч, лошадь, крепость, ночь и мост, Мария, кажется, устала, шагала медленно, глядя под ноги, по сторонам не смотрела. Безглазая лошадь мне опять понравилась, и Декарт, вернулись к лестнице.
На лестнице Мария сняла ранец, поставила на ступени, уселась.
– Ты сходи… – Мария указала вниз. – Что-то я… устала… Зачем я там висела… Ты посмотри, можно ли пройти, библиотека рядом, а я минутку отдышусь… Здесь, похоже, дурной воздух.
– Хорошо. Только не двигайся… никуда отсюда…
Я пошагал по лестнице, Мария осталась отдыхать на ранце, фонарь предпочел висеть над Марией.
Лестница ниже уровня V деформирована и поперек, и вдоль, мне это не особо мешало, я старался держаться ступеней со стороны стены. Проходимо. Не очень светло без фонаря, но терпимо – в облицовку стен были зашиты флуоресцирующие нити.
Лестницы, коридоры, лестницы, сломанные лестницы, пребывание в составе Большого Жюри представлялось мне иначе. Наверное, Уистлер ощущает нечто подобное, ему снятся полеты, а вокруг – лестницы и коридоры, смерть, мостовой камень. Надо что-нибудь почитать, внезапно захотелось, доберусь до библиотеки, найду «Книгу непогоды». Или «Гравитацию». «Гравитацию как мерзость», «Гравитацию как небо», буду читать, медленно продвигаясь по буквам и словам, до зимы, в детстве, перевернув страницу, я первым делом прокладывал путь по лабиринту, вверх, виляя меж слов, вверх, как спрайт тянется к небу, и лишь убедившись, что выход есть, приступал к чтению, вниз. Мы бредем и бредем по лабиринту, ищем выход, находим выход, и он оказывается коридором к следующему лабиринту, еще более запутанному и непроходимому, а потом опять коридор…
Библиотека, если верить указателям, располагалась на втором