В цикле о ведьмаке Смолине одним из главных советчиков героя выступает Костяной царь, или умрун, – незримый для обычных людей хозяин и повелитель одного московского кладбища. Отталкиваясь от этнографических описаний, автор выстраивает собственную версию истории «оживающей» нечисти: «При каждом кладбище есть свой Хозяин. Как правило, им становился тот, с кого оно началось, покойник, который был на нем похоронен первым. Но тут был нюанс – для этого кладбище уже должно было являться именно что кладбищем, то есть иметь некую ограду, которая отделяла бы мир живых от мира мертвых… Причем если первой хоронили женщину, то она в счет не шла, Хозяином мог стать только покойник мужского пола. И даже когда место его упокоения съедало время, руша надгробие и все, что к нему прилагалось, то он все равно оставался тем, кем являлся, и просто находил себе другую могилу… Именно он, Хозяин кладбища, Костяной царь… решал все на своей земле. Нет, была еще дирекция, охранники и прочие служители, но то все дела людские, его не касающиеся до поры до времени. Но не дай бог людские дела вставали поперек его воли. Тут живым, кормящимся при мертвых, завидовать не приходилось, гнев Хозяина всегда был страшен. Особенно же лихо приходилось тем, кто пытался посягнуть на добро покоящихся в земле. И если забулдыг, которые допивали водку, оставленную на погосте родственниками, он еще терпел, то кладбищенских воров, особенно тех, кто не ограничивался венками и цветами, а вскрывал могилы, карал безжалостно, причем дважды. Сначала в живом виде, когда, прежде чем убить, гонял их по дорожкам до посинения, а после и в посмертии. Тела ворюг увозили в морг, а душа – она оставалась там, где грабитель принял смерть. И назвать ее судьбу легкой никто бы не рискнул».
Дивьи люди и иные «нечистые» народы
О насельниках Макарийских островов Константин Бальмонт писал в стихотворении «Райские птицы» (1907):
На Макарийских островах,
Куда не смотрят наши страны,
Куда не входят Смерть и Страх
И не доходят великаны, —
На Макарийских островах
Живут без горя человеки,
Там в изумрудных берегах
Текут пурпуровые реки.
Там камни ценные цветут,
Там все в цветеньи вечно юном…
Обличья «нечистых» народов
«Чертовки – барыни в немецких (т. е. чужеземных. – К.К.) платьях, в шляпках, с зонтиками, [а черти – ] офицеры с гитарами»; «у них, проклятых, вместо ног торчат – у кого лошадиные копыта, у кого звериные лапы, а у одной барыни из-под платья и хвост виден, закорючился, словно у собаки» (И. И. Железнов).
«Человекообразная фигурка черного, темного или грязно-зеленого цвета, мохнатая, с длинными всклокоченными как бы женскими волосами, с длинным высунутым языком, как у запыхавшейся собаки, с длинными когтями на руках и ногах… с зубчатыми крыльями за плечами, как у летучей мыши, и маленьким хвостиком, как у поросенка. Позднее… на голове появились рожки. В руках иногда сжат железный крюк или какое-нибудь другое подобное орудие, а на животе изображается другое лицо» (Ф. А. Рязановский).
Басурманские народы в былинах об Илье Муромце
Степнякам, как и положено нечисти, приписывались чрезвычайная прожорливость и чудовищная – нечеловеческая – сила:
Как наши татарские богатыри
По кулю да хлеба к выти кушают,
Не раз же по ведру вина да выпьют ли…
Илья Муромец и Идолище
Правда, богатырей эти обстоятельства нисколько, как правило, не смущали:
А тут старый казак да Илья Муромец,
Он схватил татарина как за ноги,
Он как стал татарином помахивать,
Он тут стал татар да поколачивать,
А татары от него да стали бегати.
А он бросил татарина тут в сторону
Да пошел в раздольице и чисто поле.
Илья Муромец и Калин-царь
Татарский царь Идолище описывается так:
…Такового вора век не видывал,
И слыхом про вора не слыхивал.
Голова у него как пивной котел,
А межу глаз идет стрела каленая,
А в плечах у вора сажень косая та.
Илья Муромец и Идолище
Однако «татаровьям» не помогала даже демоническая суть их повелителей:
Схватил Илья татарина за ноги,
Который ездил во Киев-град,
И зачал татарином помахивати.
Куда ли махнет – тут и улицы лежат,
Куды отвернет – с переулками,
А сам татарину приговаривает:
«А и крепок татарин – не ломится,
А жиловат собака – не изорвется».
Илья Муромец и Калин-царь
Легенды о чуди в литературе
Можно предположить, что на легенды о чуди опирался Александр Кондратьев, когда писал в 1905 году в стихотворении «Болотные бесенята»:
Мы – безвестная нежить болот,
Изумрудной трясины сыны;
У окраин немой глубины
Наше племя живет.
В полусне, при сиянии дня,
Мы таимся средь бледного мха
Там, где чахлая дремлет ольха,
Подле черного пня.
Но когда над болотом туман
Заколышется млечной стеной,
Мы выходим, пленясь тишиной,
На приволье полян.
Несказанной истомы полны,
Мы садимся на мшистых камнях
И купаемся в светлых волнах
Бледно-желтой луны.
Что почитать
Кощей Бессмертный
Тексты
Афанасьев А. Н. Народные русские сказки, собранные А. Н. Афанасьевым. М.: Наука, 1984–1985. В 3 т. (Литературные памятники).
Дедушкины прогулки. Сборник народных сказок. М.: Нобель-пресс, 2012.
Исследования
Богданов К. А. Vox populi: фольклорные жанры советской культуры. М.: Новое литературное обозрение, 2009.
Королев К. М. Поиски национальной идентичности в советской и постсоветской массовой культуре. СПб.: Нестор-история, 2019.
Мадлевская Е. В.