Произнесла и отвернулась от собеседника, прислушиваясь к тому, как в соседние залы и комнаты вносят багаж. Даже не нарочито — интересно же, как Настя обустраивает этот странный отель.
— Если бы вы, ваше высокопревосходительство, уважаемая Эмма Марковна, хотя бы пообещали не отговаривать великого князя… — неуверенно начал сенатор.
— Повторяю в последний раз: я ничего не обещаю незнакомцам, — вздохнула я. — Даже если и догадываюсь, кто они. Судя по вашему поведению, вы посредник, а не инициатор моего похищения. Передайте инициатору: если меня отпустят до полудня, я не обижусь на этот инцидент и не буду искать виновных.
— У нас нет инициатора, — неуверенно ответила маска.
— Меня это не касается, и я не буду повторять. Вы хотите сказать что-то еще?
Замаскированный сенатор задумался.
— Ваше высокопревосходительство, надеюсь, что все же вы согласитесь на умеренные пожелания людей, которые думают только о благе России. Все внутренние комнаты этого замка в вашем распоряжении. Вы можете требовать у коменданта любой провиант, медикаменты и прочие потребные вещи; они будут доставлены из Варшавы. Вас может посещать любая необходимая вам наемная обслуга, например медики и парикмахеры. Надеюсь, я не причинил вам обиды…
Я заметила, что лично постараюсь простить умеренного благоросса, но за мужа не поручусь. Хотите избегнуть нашего семейного гнева — отпустите, и поскорей.
Сенатор заметил, что не все зависит от него. Мы посетили начальника караула, было повторено мое право требовать необходимые вещи и услуги, после чего мы расстались. Собеседник уехал к своим единомышленникам, а я осталась под почетным арестом, со своей семьей и своим гневом.
Глава 26
Гнев следовало растрясти, и я принялась обходить нашу пятизвездочную тюрьму. Тем более никаких ограничений. Только несмело топал драгун-часовой, как и все, в маске, и деликатно отходил, когда мы шикали.
Смогли проникнуть в донжон. Благодаря Вальтер Скотту и моде на средневековье, в башню лазили до нас, поэтому лестница оказалась не захламленной и умеренно запыленной.
Дошли до площадки с окном. Да, Варшава рядом — городские огоньки близко.
— Маменька, они хотят денег? — беззаботно спросила Лизонька, когда мы спустились.
— Хуже, дочка, они вмешались в мои планы, — ответила я.
— Ну, тогда им не поздоровится, — зевнула Лизонька, да так заразительно, что я вспомнила вневременную истину путешествия: в дороге можно спать, но нельзя выспаться.
Комнаты проветрились, что же касается постельных принадлежностей, могло показаться, будто анонимные негодники намеревались пленить человек двадцать. Заснули мы легко; если здесь и водились замковые привидения, то не помешали. Разве что пару раз в сон вплетался лай Зефирки, но не тревожный, а игриво-азартный.
Его тайна раскрылась ранним утром.
— Эмма Марковна, — сказала Анастасия, когда я вышла из своей спальни, — я пять дохлых крыс убрала. А еще обнаружила три выхода без охраны.
— Милая, с днем ангела, — сказала я, обнимая секретаршу-именинницу. — Насчет ходов — спасибо. Но мы и без них обойдемся. И твои именины нам помогут. Для начала нам нужен начкар.
Настя отчасти освоила жаргон будущих времен и отправилась будить начальника караула — вахмистра. Вчера служака был проинструктирован: мои просьбы, пожелания и капризы исполняются в любое время суток. Выслушав каприз — привезти торт из варшавской кондитерской, он кивнул, передал заказ посыльному и опять задремал, спрятав премиальную мелочь.
Посыльный был тоже мотивирован, поэтому умчался галопом в рассветном полумраке.
— Теперь можно еще поспать, — зевнула я.
* * *
Моя интрижка завертелась еще быстрее, чем можно было ожидать. Задолго до полудня из Варшавы прибыл торт. Кондитерский шедевр внес пожилой человек, не напоминавший мальчика на побегушках. Убедившись, что дверь закрыта, он затараторил:
— Эмма Марковна, как я таки рад вас видеть! Как только узнал, что надо взять самый большой торт, нанести на него имя вашей компаньонки и ваш вензель да еще мою фамилию, сразу понял: вы изволили нас навестить. Велел ваш торт украсить в первую очередь, даже раньше, чем заказанный во дворец. А это, Эмма Марковна, особое доверие, когда моя кондитерская считается лучше дворцовой. Чем могу быть полезен?
Я улыбнулась и поздоровалась с господином Бродбергом, также известным как Исаак Бродский. Маркитант наполеоновских войн, послевоенный негоциант в Варшаве, владелец десятка предприятий, из которых лучшая городская кондитерская была самым скромным проектом. Ну и самое главное — мой проверенный бизнес-партнер. Третий человек после Константина Палыча и сенатора Новосильцева, которого я хотела увидеть в Варшаве. Впрочем, у меня было смутное подозрение, что одного из них я увидела уже вчера.
Не вдаваясь в подробности, рассказала коммерсанту о своих затруднениях. Спросила: в Варшаве ли великий князь и для кого во дворце заказан торт?
Выяснилось, что Константин Палыч празднует примирение с супругой («только, тсс, я вам этого не говорил»). Даже театральный репертуар подобран под примирение: «Безумный день, или Женитьба Фигаро».
Услышав это, я возликовала! Надо же, какое везение!
Резко перевела разговор на коммерцию. Поговорила о намерении развернуть торговлю своей продукцией в Царстве Польском, а также соседних землях Германского союза. Мне был известен дополнительный неофициальный титул собеседника: «князь контрабандистов». Но мне было как-то все равно, как пересекают границы мои товары. Лишь бы они не являлись контрафактом.
Когда глаза негоцианта умеренно загорелись, сказала:
— Господин Бродберг, у меня к вам важная просьба. Я хочу, чтобы театральная труппа, та, что выступает сегодня в Бельведерском дворце, прежде того прибыла сюда и сыграла несколько сценок за весьма приятный гонорар. Караул им не воспрепятствует — я имею право приглашать наемную обслугу, значит, и актеров.
Реакция собеседника была хороша. Он не посмотрел взглядом доброго и удивленного врача, не ахнул или охнул «это невозможно!». А спокойно заметил:
— Эмма Марковна, ваша просьба нелегка к исполнению. Спектакль во дворце сегодня вечером.
— Господин Бродберг, — улыбнулась я, — легкую просьбу я адресовала бы другому человеку. Актерам достаточно полутора часов, чтобы приехать ко мне, затем час — порадовать меня своей игрой, и полтора часа, чтобы вернуться до спектакля. Любому другому понадобились бы еще полчаса, чтобы уговорить директора театра, но вы, господин Бродберг, справитесь с этим за десять минут.
Собеседник улыбнулся,