– Рот закрой! – приказал тихий. – За главного у вас кто?
– Любовь у нас верховодит, любовь, – выдохнула Анна. – Нету ведь ничего выше любви, хотите – и вас полюблю. – Она попыталась завалиться на спину и раздвинуть затекшие ноги. – Любите меня, любите…
– Хватит. – Упасть ей не дали. – Успокоилась, живо!
– Любилку бы ей железом каленым прижечь, разом заговорит, – предложил добрый Силантий.
– Бесполезно, – откликнулся тихий. – Толку не будет, не видишь, околдована баба. Воду давай.
Мешок сдернули Анне на глаза, в открывшуюся понизу щель виднелась трава. Челюсти с силой сжали, она замычала, задергалась; липкие соленые пальцы залезли в рот, силой расцепляя сжатые зубы.
– Пей, не жалей, – засмеялся Силантий. – Хорошая водичка, из старых запасов.
Анне в рот полилась тонкая струйка прохладной воды, женщина закашлялась и застонала, струйка превратилась в бурный поток, залила горло, и Анне пришлось судорожно глотать. «Утону, утону», – пришла в голову мысль. Но она не утонула. Вода вдруг превратилась в огонь, выжигающий гортань.
– Довольно, – сказал тихий, и вода иссякла, оставив нестерпимую жгучую боль. Анну похлопали по щеке. – Умница. Теперь отдыхай.
Цепкая, ломающая любое сопротивление хватка разжалась, и Анна упала плашмя. Голоса приходили словно издалека.
– Готово, каноник, – сказал Силантий. – С собой заберем?
– Нет, – без раздумий откликнулся тихий, – заметят пропажу, могут пуститься в бега – лови потом крыс. Пускай валяется, водичка подействует, память ей отшибет, о нас и не вспомнит. А мы приглянем со стороны. Уходим.
Анна попыталась подняться, но ослабевшие непослушные руки подломились, хватая вымокшую траву. Дикая боль подобралась к животу, и Анна забилась в конвульсиях, выгибаясь и отталкиваясь ногами, слыша, как хрустят кости и щелкают выворачивающиеся из суставов мослы. Боль полосовала кнутом, словно внутрь залили кипящий свинец. Анна попыталась закричать, но лишь захрипела и тут же проблевалась горькой, мерзко воняющей жижей. Она металась в грязи, пожираемая невидимым пламенем, кишки горели, голова болталась на тряпичной шее. Анна сорвала мешок и, ослепленная режущим светом, провалилась в гнилое мертвящее небытие.
Туман дышал и пульсировал, влажным собачьим языком облизывая лицо. Туман шептал на непонятном наречии, навевающем образы засохших цветов и оскверненных могил. Туман пах землей, железом и гнилью – жутким смрадом, выедающим глаза. Самое страшное – туман был живой и хищный, переваривая все попавшее внутрь. Порой в мареве мелькали размытые, неясные тени, величиной то с собаку, то с терем в два этажа, слышались отдаленные жуткие вопли. Анна продиралась сквозь плотную молочно-серую дымку, выставив руки перед собой. Шла на ощупь, сама не зная, куда и зачем. Что за странное место и как сюда угодила, не помнила; голова гудела, кровь кипела в висках. Время остановилось, а может, покатилось назад. Минуты, дни и годы потеряли значение.
Анна наступила на что-то круглое, ощупью похожее на окатанный водой и ветром голыш. С каждым шагом камней становилось все больше, стали попадаться кучи ломкого хвороста. В ступню остро кольнуло, и Анна подавила рвущийся крик, боясь, что на звук из тумана явится кто-то слепой, голодный и злой. Она присела, липкий туман понизу редел и расползался рваными лохмами; Анна задышала часто и с присвистом, вместо камня разглядев пожелтевший человеческий череп. Дальше еще и еще: растрескавшиеся, затянутые паутиной и плесенью черепа выстилали землю бугристым ковром, хворост оказался кучами старых костей. Туман исчез, словно по волшебству, открыв залитую сумерками долину, полную истлевших останков. Далеко впереди обломанными клыками торчали высокие горы, внушавшие неясный подсознательный страх. Посередине мертвой долины возвышался покатый курган, и Анна, заметив его, уже не смогла отвести взгляд. Холм притягивал и манил, не приглашая, а молча приказывая прийти.
Анна поплелась к кургану, ступая по черепам, распинывая грудные клетки и ломая хребты. С каждым шагом останков становилось все больше, на костях стали попадаться ошметки засохшего мяса, некоторые скелеты были обтянуты кожей, с черепов свисали клочья жидких волос. Холм приближался, увитый подтеками седого тумана. Земля стала влажной и зыбкой – ноги по щиколотку проваливались в вонючую грязь. Идти теперь приходилось по разложившимся вздувшимся трупам. И не было им числа. Торчали руки и ноги, скалились в усмешке беззубые рты. Месиво из мертвецов бурлило, хлюпало и стонало. До холма осталось саженей двадцать, и то был не холм, а груда окровавленных тел. Некоторые перекошенные болью и ужасом лица казались смутно знакомыми. На вершине кургана, на троне из отрубленных голов восседала громадная рогатая тень. Страшная догадка пришла сама собой: умерла Анна и по грехам своим тяжким отправилась в ад, где не было ни котлов, ни огня, а только туман, мертвецы и сам Сатана, готовый вынести приговор. Она вскарабкалась на холм, упала на колени и поползла, готовясь принять самое страшное наказание. И получила его. Рогатая фигура исчезла, кошмарный трон оказался пустым. На вершине застыл безголовый мертвец, держа отрезанную голову на руках возле груди. Из рваной раны на шее сочилась вязкая черная кровь. Анна узнала Федора – глаза мужа смотрели на нее пристально и внимательно, посиневшие губы дрогнули и растянулись в жуткой ухмылке.
– Явилась? А я тебя ждал. Теперь только ты да я, и будет любовь, – прохрипела отсеченная голова.
Анна вскрикнула, отшатнулась и покатилась с холма, преследуемая диким хохотом убитого мужа. С размаху рухнула в трупную жижу, острые кости пронзили тело насквозь, и пришла темнота. А из темноты народился свет…
Анна села рывком и захрипела, выкашливая мутную кислую воду и не понимая, кто она и откуда взялась. Все кости будто сломались, осколками располосовав сердце, легкие и требуху. От жуткой боли темнело в глазах. Анна с трудом поднялась на четвереньки, но руки подломились, и она упала лицом в жидкую глину. «Грязь, грязь, замаралася вся, а надо блюсти чистоту, – мысль в гудящей голове появилась непонятно откуда. – Мать будет недовольна… Мать? Какая мать?» Память вернулась ослепительной вспышкой: сладкие ночи в старом амбаре, огромная рогатая тень, резкий запах прокисших яблок, томная нега жарких объятий, сплетение лоснящихся от пота тел на ковре из цветов и листвы, безмерное счастье, в котором можно тонуть, а потом… Федор. Анна с размаху ударила кулаками по луже, взметнув облако сверкающих брызг, и поднесла пальцы к глазам. «Руки, руки в крови, Господи… Федю убила! – Как наяву видела себя и Марию, обнаженных, хохочущих, сумасшедших, кромсающих на кровати безголового мертвеца. – Федю убила… и еще много кого». Парень с волосами цвета соломы падает от удара серпом; волосатый мужик воет, закапываемый в яму живьем; пойманный