* * *
У обоих мостов через Днепр – городского и наплавного, на шестидесяти лодках с опаленными снастями, – стояли жандармские офицеры со своими командами, задачей которых было хватать отбившихся от своих полков солдат и возвращать их обратно. Император приказал всем встать под свои знамена, иначе солдат ждет расстрел, а офицеров – разжалование. Однако при виде целых орд исхудавших, обмороженных людей, одетых как попало, жандармы пришли в замешательство: кто из них кто? Неужели это армия? Когда у моста собиралась порядочная толпа, кто-нибудь вдруг кричал: «Казаки!» Тотчас начиналась толкотня и суматоха, в которой самые наглые и проворные отнимали у других последние крохи и срывали с их плеч одежду.
Маршал Даву даже не пытался вмешаться и навести порядок. Человеческим силам есть предел, а он – уже за гранью. Когда герцог Экмюльский явился в Дубровну – с заиндевевшим лицом, голодный, не имея даже смены белья, – и привел с собой четыре тысячи строевых солдат (десятую часть корпуса, с которым он вступил в Россию), он совсем не ожидал, что император обрушит на него свой гнев. Почему Даву не вернулся за Неем и не спас его?! Вслед за Наполеоном все штабные офицеры во главе с Бертье осыпали его яростными упреками.
Прождав Нея четыре дня, Наполеон с гвардией ушел в Толочин, и тут в Оршу прискакали полуживые от холода поляки, посланные маршалом. К тому времени уже спустилась ночь – жестокая, морозная. Как убедить людей покинуть теплые жилища и выйти во тьму, кишащую опасностями? Евгений де Богарне раздал своим солдатам съестное и водку, которыми с ним поделился Мортье, и пообещал несколько часов отдыха в тепле, если они затем пойдут спасать своих товарищей.
Ощупью продвигаясь незнакомыми тропами, они прошли около двух лье, часто останавливаясь и прислушиваясь. Лес казался бескрайним, бесконечно тянувшимся во все стороны; никто уже не мог понять, идут ли они вперед или ходят по кругу. Неужели они заблудились? Это было еще страшнее, чем встретиться с врагом; вице-король приказал дать два выстрела из пушки; на них откликнулись ружейными выстрелами – Ней там! Два отряда пошли навстречу друг другу; солдаты обнимались, как братья; с замерзшими делились едой и водкой.
С глаз русского пленника-парламентера наконец-то сняли повязку, которая была на нём шесть дней. Кто-то из офицеров пошутил, что он прошел самое суровое посвящение в масоны, какое только можно выдумать, и все рассмеялись. Другой подивился тому, что русские ядра и пули способны узнать своих: часто находясь под огнем, посланец Милорадовича остался цел и невредим. Тот уже овладел собой и, не давая вырваться наружу ни гневу, ни пережитому страху, сказал, что понимает теперь, почему французские знамена развевались над главными столицами Европы.
Все вместе отправились в Оршу. Богарне сиял от счастья; Даву подошел, чтобы извиниться перед Неем, но тот резко оборвал его:
– Господин маршал, я вас ни в чём не упрекаю. Пусть вас осудит Бог!
Наполеона известили о том, что Ней спасен; как после рассказывали, он заплясал от радости. Однако поток упреков в адрес Даву не иссяк. Всё ясно: императору нужен козел отпущения. Теперь все будут знать, по чьей вине кампания в России была проиграна.
…Наполеон мрачно смотрел на горящие экипажи. Он приказал всем генералам и чиновникам, имевшим обоз, уничтожить половину, а освободившихся лошадей передать артиллеристам, и начал с себя. Вещей ему не жаль, это дело наживное; досадно, что погибли документы, собранные им, чтобы написать историю своей жизни, – он собирался диктовать свои мемуары, чтобы развеять скуку на зимних квартирах… Пока же он диктовал приказы. Генералу Домбровскому – любой ценой удерживать Борисов и переправу через реку Березина. Удино – контраковать русские войска у Борисова и осуществить движение на Минск. Виктору – поддержать Удино и встать на пути у Витгенштейна. Армия идет в Борисов.
Задолго до рассвета он очнулся от дремоты, разбуженный нараставшим шумом. Крики, выстрелы, беготня…
– Сходи узнай: должно быть, это подлые казаки не дают нам спать! – сказал император Раппу.
Но дело, похоже, было серьезное – настоящая атака. В темноте ничего нельзя было понять; люди куда-то бежали, в кого-то стреляли… Наполеон спросил, переправили ли орудия по мосту; ему сказали, что нет; он сам поспешил туда. Когда он вернулся, гвардия уже построилась побатальонно.
– Гренадеры! – восклицал Наполеон, обходя батальоны по очереди. – Мы отступаем непобежденными! Так не погубим же сами себя! Подадим пример армии! Многие из вас покидают своих орлов и даже свое оружие; судите друг друга сами, сейчас не время для военных трибуналов. Вверяю дисциплину вашей чести!
– Vive l'empereur!
Через час гвардия выступила, за ней потянулись остальные. Рапп так до конца и не выяснил, что же случилось. То ли стрельбу нарочно подняли солдаты, ночевавшие на биваках, чтобы выманить гвардейцев из домов и занять их место, то ли чей-то возглас приняли за крик «Aux armes!» – к оружию! В общем, тревога была ложной.
Это всё Даву! Распустил своих оборванцев! Наполеон послал маршалу гневный выговор.
* * *
Молодой граф Карл де Сен-При свободно и довольно правильно говорил по-русски. Генерал Комаровский сообщил ему, что его брат Эммануил, тяжело контуженный при Бородине, идет на поправку и, дай Боже, скоро будет совсем здоров, а затем оба перешли к делу. В некоторых поветах Подольской губернии, гражданским губернатором которой был Сен-При, объявилась чума, занесенная из Крыма; там установлен карантин, как в Одессе, где с нею борется герцог де Ришелье, и собирать нынче рекрутов или лошадей никак не возможно. Потому, собственно, граф и приехал сам в Беспечну, на границу Волынской губернии, чтобы не подвергать генерала опасности заразиться. Кстати, чума объявилась и за Бугом, как бы не перекинулась на Киевскую губернию… Разложив на столе карту, Сен-При указывал Комаровскому поветы, где рекруты уже собраны натурой (вот ведомости) и куда можно послать чиновников для приема лошадей, чтобы напрасно не гонять животных, не годных к фронтовой службе. Согласно высочайшему повелению и указу Правительствующего Сената, вместо одного рекрута полагалось представить трех кирасирских, четырех драгунских или пять гусарских лошадей; Комаровский настоял на том, чтобы в армию их сопровождали рекруты, которым предстояло нести там службу, или солдаты и офицеры кавалерийских полков, квартировавших на Волыни и Подолье. Время поджимало, но лошади уже начали поступать на сборные пункты. Приободрившись, Евграф Федотович поскакал обратно