–Король опасается власти того, кто им повелевает; однако он не смеет перемениться, а природа его такова, что он всегда подпадает под чьё-то влияние», – писал венецианский посол Пезаро.
В октябре вдова коннетабля де Монморанси, бывшая статс-дама Анны Австрийской, потребовала предоставить ей должность обер-гофмейстерины, отобранную у герцогини де Шеврёз. Людовик передал этот вопрос на рассмотрение Совета, но в результате решил дело сам, попросту упразднив саму должность. Таким образом, Мария де Роган теперь могла появляться при дворе лишь как супруга обер-камергера и не могла так же часто, как раньше, видеться со своей задушевной подругой.
Конде, вернувшийся из Италии, но сидевший в своей вотчине Берри, исподволь мутил воду, подстерегая случай выйти на первый план. Брюлары пытались нейтрализовать Марию Медичи, которая снова была на коне и плела свои интриги, Монморанси открыто враждовали с Гизами, а новоиспечённый кардинал Ришельё засыпал Людовика посланиями, обличая беззубую внешнюю политику, непротивление Испании и взывая к памяти покойного Генриха IV.
Что же касается Анны Австрийской, то, несмотря на все запреты короля, кавалеры по-прежнему продолжали увиваться вокруг неё. Одним из них был Роже де Сен-Лари, герцог де Бельгард, человек, принадлежавший к другому поколению. Этот старинный фаворит Генриха III предпочитал молодых пажей, но оставался чувствительным и к женским чарам. Он доказал это, соперничая с Генрихом IV в любви к двум его любовницам и выступая в роли волокиты при его вдове. После подобных подвигов он не мог остаться не у дел – и в конце 1623 года принялся ухаживать за супругой своего третьего повелителя. Возможно, к этой «страсти» «древнего волокиту» (ему было 60 лет), подтолкнули друзья королевы, желая повеселиться. Однажды Бельгард спросил у Анны Австрийской:
–Как Ваше Величество поступили бы с тем, кто заговорил бы с Вами о любви?
–Я бы убила его, – последовал ответ.
–Ах, умираю! – воскликнул Бельгард.
Отправляясь в поход, он настойчиво просил королеву «оказать ему милость». Анна была немного обеспокоена, но совершенно напрасно: Бельгард всего лишь хотел, чтобы её белая ручка прикоснулась к гарде его шпаги. Хотя он был искренен и хотел добиться удачи, но его манера ухаживать за прекрасными дамами уже вышла из моды.
–Восхищение, проявленное ко мне герцогами де Монморанси и де Бельгардом, это лишь их справедливая дань привлекательности королевы! – гордо отрезала в ответ на ревнивые попрёки супруга Анна.
Тем временем по наущению Ришельё канцлер Вьевиль обратил внимание короля на то, что весьма значительные суммы не доходят до казны, оседая в карманах канцлера Пюизье. Наконец, состоялось еще одно тайное заседание в узком кругу: Людовик, королева-мать, Ришельё и Вьевиль.
Гром грянул три дня спустя, вечером 1 января 1624 года: Людовик XIII потребовал у канцлера печать. Когда, наконец, все печати были возвращены, король передал их председателю парламента д’Алигру со словами:
–Я избрал Вас по собственному побуждению; Вы никому больше этим не обязаны, служите мне как порядочный человек.
Брюларам, отцу и сыну, велели удалиться от двора. При этом королевский гонец уточнил, что если они считают себя невиновными в злоупотреблениях, которые им приписывают, то могут остаться в Париже, но при условии, что парламент проведёт расследование их дел. Канцлер ответил:
–Лучше мы уедем.
А Людовик заявил послу Пезаро во время аудиенции:
–Впредь я не буду поступать, как раньше, я хочу во всём доходить до сути.
Королевские «каникулы» закончились. Но когда Мария Медичи попросила сына ввести в Совет Ришельё, Людовик ответил:
–Я не сомневаюсь в лояльности кардинала; но почему бы ему не съездить в Рим, чтобы научиться смирять свою гордыню и подавлять страсть к господству?
Королева-мать стала просить Вьевиля употребить свое влияние с той же целью. Но тот, как и прочие министры, боялся умного кардинала, прекрасно понимая, что рано или поздно тот станет играть в Совете первую скрипку.
–Как бы Вашему Величеству не пришлось однажды раскаяться, что Вы способствовали возвышению человека, которого ещё не знаете, – пророчески сказал он.
Тогда упрямая Мария Медичи заперлась в своём Люксембургском дворце, строительство которого, начатое в 1615 году, постепенно подходило к концу, и не показывалась при дворе. Вьевиль предложил королю сделать очередную уступку матери: выделить кардиналу место где-нибудь на краешке стола, поручив ему, к примеру, разбирать депеши. Получив это предложение, Ришельё вежливо ответил:
–Благодарю Вас, Ваше Величество, но моё слабое здоровье не позволяет мне занять столь ответственный пост.
Борьба самолюбий окончилась в пользу Марии Медичи. В апреле, когда двор переехал в Компьен, Людовик рано утром вошёл в спальню матери и сказал:
–Я принял решение, избрав одного из своих слуг для руководства делами, чтобы все знали, что я желаю жить с Вами в добром согласии не на словах, а на деле.
29 апреля 1624 года в два часа дня Ришельё впервые был приглашён на заседание Королевского совета. Ему объявили, что он вправе высказывать своё мнение в ходе совещаний, но не должен вести никаких дел помимо заседаний. Таким образом, Ришельё занял важное место при дворе.
Летом двор кочевал по загородным резиденциям: Людовик затеял перестройку Лувра, чтобы превратить его из средневековой крепости в нечто более напоминающее королевский дворец. Площадь жилых помещений предстояло увеличить в четыре раза, остатки ненужных средневековых укреплений снести, зловонный ров, в который сбрасывали нечистоты, засыпать. В Большой галерее, соединявшей Лувр с дворцом Тюильри, должны были разместиться Монетный и Печатный дворы, а Квадратному двору предстояло принять законченный вид, увенчавшись павильоном с часами. Сооружение павильона поручили архитектору Жаку Лемерсье, однако строительство, начатое в 1624 году, завершилось только в год его смерти, когда самого Людовика уже давно не было в живых.
Тем временем первый министр Вьевиль энергично взялся за внешние дела: заключил союз с Соединенными провинциями против Испании (10 июня 1624 года), изрядно продвинулся вперед в переговорах о браке между младшей сестрой короля Генриеттой Марией и принцем Уэльским. Однако посольство, отправленное в германские княжества, даже не везде было принято. Курфюрст Саксонский иронично осведомился у французского посла, правит ли ещё во Франции король, а услышав утвердительный ответ, заявил:
–Странно! Уже целых четыре года мы ничего о нём не слышали.
Гордый Людовик был уязвлён до глубины души. Маркиза Вьевиля сделали первым министром потому, что он был богат, а значит, как наивно полагал король, не имел нужды воровать. Но маркиз решил сэкономить на других и сократил число раздаваемых королём пенсий, чем восстановил против себя придворных. Он позволял