Вот оно, Настоящее Русское Слово, свободное той последней свободой, какая просыпается только перед окончательным крещендо…
Кузькина Мать
Какая Глыба! Какой матерый человечище!
Нейросеть «Ильич»
Ломас вникал в локальную культуру. Такое случалось, если расследование волновало его по-настоящему. Заметив, что я смотрю на книгу, Ломас положил на нее пресс-папье.
– Тут может быть полезная информация, – сказал он. – Я только начал.
Он, конечно, не искал у Шарабан-Мухлюева конкретные сведения про ветродуховность, петухов и заточниц, а настраивался на общую волну чужой культуры, чтобы стал возможным инсайт в ее тайны. Такие у него и правда случались.
– Зачем понадобился экстренный разрыв линка? – спросил я.
– Если бы вы остались в чужом сне еще на некоторое время, неизвестно, смогли бы мы вас вернуть. Точнее, вернуть бы вернули, но не факт, что вас.
– Органическое поражение мозга? – спросил я. – Но у нас должна быть защита от наводок.
– Дело не только в органическом поражении, – сказал Ломас. – Во всяком случае, в традиционном смысле. В Кукере начали формироваться… Э-э-э… Определенные внутренние кристаллизации.
– Кристаллизации? Что это? – спросил я.
– Устойчивые нейронные контуры особого рода, – ответил Ломас. – О функционале и назначении которых мы не имеем понятия. Система заметила этот процесс и разъединила вас с Кукером до того, как нечто подобное резонансно навелось в вашем мозгу.
– То есть это не совсем органическое поражение?
– Нет. Что-то неясное. Контекстную справку не заказывайте, результата не будет. Тема для всех новая.
– Мы хоть что-то знаем? – спросил я.
– Пока у нас есть только предположения. Представьте, что вам в голову приходит некая мысль. Или последовательность образов. Им должны соответствовать нейронные контуры в вашем мозгу.
– Да, – сказал я. – Возникают эти контуры, а затем сознание фиксирует мысль.
– Не будем спорить о том, что происходит раньше, это вопрос религиозный, – ответил Ломас. – Как бывший епископ уверяю вас, что дискутировать на эту тему можно долго. Определить точно, когда и как в сознании возникает мысль, очень трудно. Мы наблюдаем корреляции с нейронными контурами, но сами эти контуры не есть мысли. По весьма несовершенным измерениям, сделанным еще в карбоне, многим кажется, что нейронный контур предшествует мысли. Но временные лаги могут быть объяснены множеством разных причин, в том числе самой методикой опыта.
– Например? – спросил я.
– Электрический разряд можно засечь. Но мысль субъективна. Сообщить о ней нажатием кнопки можно только после того, как она уже пережита и опознана, а такое опознание мысли не есть сама мысль. Это другой субъективный ментальный акт со своей динамикой и нейрокоррелятом. Гонку субъективного с объективным очень трудно организовать – они существуют в разных измерениях. Все тот же великий водораздел материи и сознания.
– Наша корпорация должна все это знать.
– Даже лесник не знает, что происходит ночью в лесу. А мозг – не просто лес. Это таинственные джунгли. И не факт, что наши. У нас там просто отвоеванная у зарослей фазенда, куда то и дело забредают сумчатые волки. Представьте, что соответствующий некоторому восприятию нейронный контур усложняется, становится устойчивым – и превращает часть мозга в коммутатор, неподконтрольный самому человеку. Мало того, непрозрачный для корпорации.
– А с чем этот контур коммутирует? – спросил я. – И как?
– Вот это и есть главная неясность. Система не видит. Это похоже на то, что происходит иногда с мистиками и медитаторами, но лишь отчасти… Как будто часть мозга превращается в черный ящик. Мы вообще не знаем, что там творится. Но это очень напоминает строительство закрытого коммутатора.
Я задумался.
– Мы можем заглянуть в Кукера и исследовать этот коммутатор?
– Нет, – ответил Ломас. – Мы больше не можем в него заглянуть вообще.
– Почему?
– Из-за черного ящика, который там собрался, его имплант слетел со связи. Этот сон – последнее, что мы увидели. Кукер теперь бескукушник, как у вас говорят. Система потеряла его – и, похоже, навсегда. Мы можем следить за ним только через импланты соседей.
– Значит, мы больше не сумеем сканировать его сны?
Ломас отрицательно покачал головой.
– Но вы выяснили главное. В последнюю секунду. Вы определили его ахиллесову пяту. Варвара Цугундер. Интересный выбор. Мы бы о таком не подумали.
– Но почему космос разрешил? – спросил я. – Это должен быть существующий в реальности противник. А Варвара Цугундер жила в позднем карбоне.
– Вот это и есть самое любопытное. Значит, Варвара Цугундер еще жива. Как вы понимаете, это может означать только одно.
– Она сейчас в банке, – сказал я. Ломас кивнул и улыбнулся.
– Естественно, система это уже проверила.
Такой клиентессы нет ни на одном таере.
– Она могла поменять имя и идентичность.
– Официально этого сделано не было. Значит, Варвара Цугундер получила баночный статус нелегально. Обманным путем. Она скрылась в баночной вселенной инкогнито. Ею может оказаться кто угодно. Даже вы.
Я попытался засмеяться, но не смог.
– Следите за Кукером дальше, Маркус. Через тех, с кем он общается. Мы не должны ослепнуть полностью. Нам надо знать, что он собирается делать.
* * *
Classified
Field Omnilink Data Feed 23/49
Оперативник-наблюдатель: Маркус Зоргенфрей
P.O.R Капитан Сердюков
Сердюков шел к велодрому медленно, стараясь, чтобы Кукер не отставал. А Кукер не торопился, чтобы не выглядеть рядом с кумом слишком уж предупредительным.
Мимо прошли два улан-батора из охраны. Они покосились на Кукера, потом на Сердюкова – но ничего не сказали.
– Ты чего, начальник, крутить меня ведешь? – спросил Кукер.
Дождавшись, пока улан-баторы отойдут, Сердюков ответил:
– Просто перетрем. Разговор такой будет, что свидетелей не надо.
Они дошли до полирамы с динамо-машинами, и Сердюков сел на протертое кожаное седло в середине сборки.
– Садись рядом, – сказал он Кукеру. – Спиной к кумчасти, чтобы нас не записали.
– Да нас, если надо, через твой имплант запишут, – осклабился Кукер.
– Корпорация запишет. Только она наш базар братве не сольет.
– Тоже верно, – согласился Кукер и сел рядом с Сердюковым на параллельную раму. – По понятиям присесть на седло можно. Крутить нельзя. Как петухи раньше говорили – не то зашквар, что кум на бутылку посадил, а то зашквар, что сам по ней жопой водишь.
– Не слышал, – сказал Сердюков. – Интересная идеология.
– Это не идеология, – ответил Кукер. – Просто наблюдение.
Сердюков начал крутить педали. Сперва он двигал ногами медленно. Постепенно подмерзшая смазка разогрелась, он стал крутить быстрее – и наконец огромный винт ветробашни чуть заметно повернулся. Сердюков остановился и перевел дух.
– Одному такую махину не повернуть.
– Да, – согласился Кукер. – Трудно.
– Кукер, – сказал Сердюков, – ты это понимаешь? Я крутил целую минуту, а винт стоял. Потом только сдвинулся. Почему система так работает?
Кукер пожал плечами и сплюнул.
– Смотри, – продолжал Сердюков. – Видишь, черная коробочка на задней втулке? Ты, когда педали крутишь, передаешь на нее механический момент через велосипедную цепь…
– Я не кручу, – поправил Кукер.
– Ну не ты. Условный крутила. У каждой пары педалей