— Хороший мастер, — повторил я шёпотом, и эти слова стали напоминанием о том, что мне предстоит.
С новыми силами
Когда за лордом закрылась дверь, я наконец позволил себе выдохнуть. Его слова — "Ты хороший мастер" — звучали в голове, оставляя после себя странную смесь гордости и сомнения. Но вместе с этими словами пришло ощущение опустошения. И физического, и эмоционального.
Мой желудок подал сигнал громким урчанием. Я коснулся живота, невольно улыбнувшись. Голод. Настоящий, болезненный голод, который я уже почти забыл.
Я подошёл к двери, постучал.
— Эй! — позвал я, ощущая, как голос звучит хрипло.
За дверью раздались шаги и ворчание.
— Чего тебе? — отозвался глухой голос гвардейца.
— Еда, — ответил я. — Мне не положен паек?
На мгновение всё затихло, потом послышались приглушённые разговоры. Через несколько минут дверь приоткрылась, и мне протянули миску с похлёбкой и ломоть хлеба.
— Держи, — буркнул гвардеец, не глядя на меня.
Я взял миску, едва сдержав благодарность. Тепло похлёбки согревало руки, пар поднимался, маня ароматами. Это был запах, который обещал утешение.
Я сел на скамью у стены, поставив миску на колени. Хлеб, простой, чуть черствый, был идеальным дополнением к наваристой похлёбке. Я отломил кусок, опустил его в бульон, давая впитаться аромату, и отправил в рот.
Это было невероятно. Горячая, густая похлёбка согревала изнутри, наполняя тело новой энергией. Я ел быстро, но каждый кусок приносил наслаждение. Картофель, кусочки мяса, травы — всё это напоминало о доме, о тех временах, когда мать готовила что-то подобное.
Я съел всё до последней капли, облизал пальцы и откинулся назад. Голод больше не терзал, тело наконец почувствовало себя живым.
На мгновение я закрыл глаза, позволяя себе насладиться тишиной и уютом этого момента. Но потом взгляд упал на камзол, лежащий на столе.
Он ждал меня. Работа не могла ждать, и я чувствовал, как внутри разгорается желание закончить её.
Я поднялся, поставил пустую миску у двери и вернулся к столу. Моё тело было сытым, а разум — сосредоточенным.
— Время завершить это, — сказал я, беря в руки иглу.
И работа началась.
Прошлые свечи догорели, и стало совсем темно. Я поставил последние свечи на стол. Их тёплое, трепетное пламя освещало мастерскую, создавая иллюзию уюта. Чавканье, доносившееся из углов комнаты, уже не тревожило меня, оно стало чем-то привычным, как фон, который можно просто не замечать.
Мои руки продолжали танцевать над тканью. Я вставлял последние декоративные элементы, укреплял петли, завершая работу, которая стала для меня спасением. Каждая деталь была на своём месте, каждый шов ложился идеально.
В какой-то момент я оторвался от стола, чтобы взглянуть на камзол целиком. Он был завершён, и теперь оставалось лишь увидеть, как он будет смотреться на манекене.
Я аккуратно поднял его, ощущая приятную тяжесть ткани. Это был не просто камзол. Это было моё творение, мой ответ всему, что случилось за последние дни. Я осторожно накинул его на манекен, расправляя плечи, воротник, чтобы всё сидело идеально.
На мгновение я отступил назад, чтобы рассмотреть его. Свечи отбрасывали мягкий свет на ткань, а узоры, что появились сами собой, теперь казались живыми. Они мерцали, словно впитывая свет, а их сложность и изящество не могли не завораживать.
Я провёл рукой по ткани, чувствуя её гладкость. Но как только мои пальцы коснулись поверхности, я услышал это снова.
Шёпот.
Он был тихим, почти неразличимым, но я почувствовал, как по спине пробежал холод. Шёпот не был голосом, это было движение ткани, её вздохи, её жизнь.
— Невозможно… — выдохнул я, но не оторвал руки.
Узоры начали двигаться. Линии переплетались, складывались в новые формы, словно пытались что-то сказать. Они гипнотизировали, притягивали взгляд, не давали оторваться.
Я стоял, как загипнотизированный, не в силах отступить. Шёпот становился громче, соединяясь с чавканьем, которое теперь доносилось отовсюду.
Я инстинктивно поднял руку к шее, где висел мой платок. Ткань была влажной, липкой, как будто только что намокла. Я сжал её, пытаясь понять, откуда взялась эта влажность, но пальцы только глубже утопали в неё.
— Что это? — прошептал я, глядя на платок.
Но платок не был ответом. Ответ был в чавканье за спиной, в тени, которая, казалось, сгустилась у стены.
Я попытался обернуться, но ноги не слушались. Шёпот усиливался, сливался в хаотичное звучание, наполняя мою голову, пока всё не стало белым шумом.
Ткань на манекене зашевелилась. Это было не движение ветра, не иллюзия. Камзол жил. Его узоры двигались в такт шёпоту, тёмные линии плясали, образуя новые формы, которые исчезали прежде, чем я мог их осознать.
Я шагнул назад, пытаясь оторваться от этого зрелища, но платок на шее вдруг стал тяжёлым, как якорь.
Голова закружилась, ноги подогнулись.
Последнее, что я видел, это как узоры на камзоле складываются в фигуру, которая смотрела на меня. Она улыбалась, если это можно было назвать улыбкой.
Потом всё потемнело.
ВУзорах
Темнота обрушилась внезапно, будто кто-то сорвал с меня покрывало света. Я открыл глаза, но вместо мастерской вокруг был лес. Высокие, словно башни, деревья уходили в небо, их густые кроны почти полностью скрывали луну. Ночные звуки — шорохи, тихий шелест листьев, редкие крики ночных птиц — создавали зловещую симфонию.
Я не понимал, как оказался здесь, но не успел задать себе этот вопрос, как услышал позади тяжёлые шаги.
Это был человек.
Я не мог его видеть, но знал, что он идёт за мной. Каждое движение было настойчивым, уверенным, с каждым шагом он приближался.
— Нет, — выдохнул я, резко разворачиваясь и бросаясь вглубь леса.
Ветки хватали за одежду, когтистые пальцы кустов царапали кожу, но я не останавливался. Моё дыхание стало частым, рваным, сердце грохотало в груди, словно барабан.
Спрятаться. Нужно спрятаться.
Эта мысль повторялась в голове, заглушая всё остальное. Я чувствовал, что отступать больше некуда, что ещё несколько мгновений — и я не успею.
Наконец, деревья начали редеть, и я вывалился на опушку. Лунный свет заливал траву, превращая её в серебряное море. Передо мной открылся простор: вдали виднелся камыш, возвышающийся над тёмным зеркалом водоёма. В его неподвижной поверхности отражалась луна, делая пейзаж ещё более странным и потусторонним.
Я огляделся, судорожно ища укрытие. Ближе к