Утро наступило слишком быстро. Моего плеча коснулась Майя.
— Привет, — шепнула тихо. — Эйдэн попросил побыть с тобой. Что бы ни случилось, держись поближе к нам с Бертраном.
Шатёр был пуст. На носовом платке, расстеленном на земле, лежал кусок пшеничной лепёшки и ломоть сыра. Я быстро поела и поднялась.
— Не знаешь, Мари и Арман доехали до крепости?
Майя покачала головой:
— У нас нет информации. Ты поедешь на лошади Бертрана, позади. Держись крепче и не бойся. Это правда, что ты — Пёс бездны?
— Да, — кисло призналась я.
Майя задумалась. Смахнула светлую прядь со лба.
— Это очень странно. И ты никогда не превращалась до этого в волка?
— Нет.
Мне стало неловко отвечать на вопросы, и я поторопилась выйти наружу. Было ещё темно, небо только-только начало сереть. С краюшку. Кочевники седлали коней, засыпали костры землёй, перемешанной со снегом.
— Почему так рано? — спросила я жалобно, обернувшись к Майе.
Та пожала плечами:
— Война же. Торопятся, — фыркнула зло.
К нам подошёл Бертран, ведя в поводу двух лошадей. Помог жене сесть, обернулся ко мне. Он улыбался, и глаза блестели весельем.
— Ну что? Вперёд, в средневековое варварство?
— Смеёшься? — проворчала Майя. — У нас там дочь где-то, непонятно где. А малышка Осень вообще скоро в осаду попадёт. А тебе всё шуточки.
Кот рассмеялся:
— Так а грустить чего? Зло неизбежно. Если рыдать каждый раз, когда кто-то умирает, так слёз не хватит.
— Не кто-то, а хотя бы близкие…
— Мои слёзы им помогут? — хмыкнул Бертран.
— Не помогут. Но они были бы уместны. Слёзы ничему не помогают, только пыль с глаз удаляют. Но если есть сердце…
— Значит, у меня его нет, Май, — мягко ответил он. — Нам лучше выезжать сейчас, иначе мы окажемся в хвосте орды. А там не здорово, честно.
Он поднял меня на круп лошади, запрыгнул в седло, цокнул, ударил стременами, и мы помчались.
— Удобно? — спросил принц через некоторое время.
— Да. Вы же не поссорились?
— Нет, — Бертран рассмеялся. — Старый-старый спор. Герман, салют, бродяга. Ну что, шанс посмотреть на штурм своими глазами, а не в кино?
— Я бы предпочёл в кино.
— Знаю. Для вас и снимаю. На стены только не рвитесь, и всё будет хорошо. Пушек в это время не так чтобы много, ядра до́роги. Ни гераней, ни абрамсов нет. Никто не нажимает в бункере кнопочку, рвущую людей в клочки где-то за сотню километров. Всё ручками-ручками. Самим приходится.
И он снова ударил в бока коня, повернулся ко мне щекой:
— Кар злится. Не подходи к нему. Держись вот этого чистоплюя. Я бы тебя сразу ему отдал, но не поймут. А будет штурм, и никто особо ничего не заметит. Во́роны, насколько понимаю, сразу полетят на стены. Я — тоже…
— Ты будешь сражаться со своими⁈
Бертран расхохотался:
— «Свои» это такой философский вопрос, скажу тебе… Я эрталиец. Как думаешь, монфорийцы для меня свои или нет? А родопсийцы? Эрталия то воюет с Монфорией против Родопсии, то воюет с Родопсией против Монфории. Кто из них — свой? А когда моя маменька со своим мужем воевала, как думаешь, кто из них был мне своим? Нет, мне ближе слова одного замечательного товарища: «я дерусь — потому что я дерусь». И точка.
И почему Пёс бездны — не он?
— Свои для меня это Майя. Анька, и её муж, потому что — её муж. Ребёнок их. Ты вот, свалилась на мою голову. Осень там, да. Эйдэн — хорош, воронёнок. Герман и Майя — свои. А остальные… Какое мне дело до них?
Орда снималась и перетекала в движение. Очень скоро вокруг я стала видеть только незнакомые лица. Они кричали что-то, цокали на своём наречии. Я покрепче обхватила талию Бертрана и прижалась к нему.
Если я смогу передать силу Эйдэну, то мы с ним остановим всё вот это?
Я закрыла глаза, зажмурилась и попыталась сосредоточиться, увидеть магию внутри. Но, кроме красных и зелёных кругов, внутри ничего не было. Тогда я тихонько завыла, для надёжности. А потом чуть не спрыгнула с коня.
— Рехнулась? — опешил Бертран, чудом меня перехватив.
— Гарм! — закричала я. — Гарм, он остался… он потеряется… Он маленький! Вдруг с ним что-то случится⁈
— Он наверняка у Эйдэна. В последнее время, твой пёс, мне кажется, души не чает в Третьем вороне.
— А если нет?
Бертран выругался сквозь зубы:
— Элис, мы не сможем повернуть назад сейчас — нас затопчут. Успокойся. Уже через два часа ты будешь всё знать точно. Если что — обещаю, я найду тебе твоего Гарма.
А если нет? А если… Меня продолжило трясти. Бедный, маленький пёсик. А если он сейчас мечется между лошадьми, уворачиваясь от копыт? Если скулит, зовёт меня и отчаянно боится? Если…
— Не реви, — буркнул Бертран. — Нам действительно невозможно… Эй, перестань немедленно!
Его глаза округлились. Лошадь рванула, отчаянно заржав, и я упала на землю. Встряхнулась, облизнулась и бросилась назад, туда, где мог быть Гарм, сквозь толпу кочевников, которые почему-то отчаянно вопили и стреляли в меня. Их лошади оказались умнее: они шарахались в стороны, уступая мне проход.
И тут мой нос уловил тонкий знакомый запах.
Гарм.
Я прижалась носом к земле, отвернулась и пустилась по следу. Гарм бежал тут часов девять назад. Он чего-то боялся, это чувствовалось. И очень-очень торопился.
Пара болтов ткнулась мне в бок. Я досадливо лязгнула зубами: ну надоели, честное слово!
Эйдэн крикнул не стрелять. Его приказ подхватил Аэрг.
Я прижала уши к голове: слишком громко. Слишком много шума. И страха. Все эти потные тела, воняющие злостью и страхом… Истошные крики лошадей.
Наконец, всё это осталось позади, я глубоко вдохнула аромат трав, мышей, глухарей и — Гарма. Он поранил лапки, и теперь его привычному аромату добавился запах крови моего пёсика. Я зарычала и прибавила ходу.
Вскоре мой нос уловил и другие запахи. Лошадь. Одинокая лошадь. А вот тут она останавливалась, и её седоки разводили огонь. Тонко пахло Мари. И лягухом. И остро-остро — сырными крошками. И…
Эйдэном?