Монах даже закрыл глаза от удовольствия.
Поезд убавлял ход. Подъезжали к станции Авиля.
60
Было восемь часов утра. В Авиле пили утренний кофе. Станционные лакеи, очевидно недавно только проснувшиеся, с немытыми лоснящимися лицами, заспанными глазами и в туфлях, надетых на босую ногу, наливали в большие чашки из жестяных кофейников кофе, смешанный уже с молоком, и клали около каждой чашки по сдобной булке в виде толстой палочки. Лысый хозяин буфета в очках и с папироской в зубах ходил с медной чашечкой и собирал с потребителей деньги. На отдельном столике над керосиновыми грелками что-то разогревалось на металлических тарелках. Это были фаршированные мясом громадные луковицы, о которых мечтал монах, еще только подъезжая к станции Авиля. Монах тотчас же набросился на них и взял себе на тарелку три штуки. Взял и Николай Иванович одну луковицу, говоря жене:
– Наконец-то добрались до чего-то настоящего испанистого.
Сидя рядом с Глафирой Семеновной, монах с каким-то зверским аппетитом ел луковицы, одолел две из них, третью завернул в бумагу, спрятал в карман рясы и стал пить кофе.
Николай Иванович одолел только пол-луковицы, отодвинул от себя тарелку и произнес:
– Ничего… Так себе… Только уж очень испанисто. Весь рот сожгло.
Здесь же на станции ему пришлось увидать и первую гитару в Испании. На ней перебирал струны и пел слепой нищий, что не мешало ему назвать Николая Ивановича кабалеро, когда тот молча подал ему медную монету.
– Только потому и подаю ему, что первая гитара, – сказал Николай Иванович жене.
Поезд опять помчался. Вошел кондуктор и зажег огонь в купе. Монах пояснил:
– До Эль-Эскориаль – шестьнадесят тунель…
– Боже мой! Значит, опять в темноте поедем, – вскричала Глафира Семеновна. – Как это несносно! Что это за дорога такая, что почти вся под землей!..
– Два часи – и мы в Мадрид, – продолжал монах.
Для пояснения своих слов он показал Глафире Семеновне два пальца, потом вынул из кармана завернутую в бумагу фаршированную луковицу, захваченную из станционного буфета, и принялся доедать ее. Глафира Семеновна невольно улыбнулась и сказала:
– Какой у вас хороший аппетит, падре…
– Аппетит? Хороши, хороши… Болша аппетит… – отвечал монах, указал на виднеющиеся в окно вдали готические серые постройки и пояснил: – Куван… монастер… много, много монастер в Авиля… Санта-Тереза… Сан-Томас… Сан-Хозе… – перечислил он, прожевывая остатки фаршированного луку и стал запивать вином.
Но вот поезд влетел в первый туннель, минут через пять из него выскочил, дал полюбоваться на какие-то довольно живописные развалины, поросшие плющом, и снова влетел во второй туннель.
– В какой гостинице нам остановиться, падре? – спрашивал Николай Иванович монаха. – В какой остерии взять комнату, когда приедем в Мадрид?
Монах понял и дал ответ.
– Hotel de la Paix… Puerta del Sol… Там говорух французская.
– Ну вот… Так нам советовали и в Биаррице. Это в центре города?
– Центрум, центрум… – подтвердил монах.
– И табльдот есть? – спросила Глафира Семеновна монаха.
– Си, си, хороша фонда… Хорошо вино… Хорош комида… дине… Пансион… Си… – кивал монах.
Глафира Семеновна от нечего делать считала вслух туннели, через которые поезд проезжал. После шестого туннеля открылась прелестная горная панорама.
– Сиерра-де-Толеда… – указал монах на горы.
Поезд убавлял ход и остановился на станции.
Кондукторы бегали по платформе и во все горло кричали:
– Ля-Каньяда! Ля-Каньяда!
В открытое окно купе, где сидели супруги, хорошенькая, но грязная и с растрепанными волосами девочка в черном платье и розовом ситцевом платке, накинутом на плечи и завязанном по талии, совала блюдо с печеньем, посыпанным сахаром. Монах купил у ней десяток этого печенья, предложил супругам и сам начал его жадно есть, приговаривая:
– Хорошо… Ох, хорошо!..
Супруги могли только дивиться, что в него влезает столько всякой пищи.
Опять пять-шесть туннелей, и в результате остановка на станции Ляс-Навас-дель-Марквец.
Монах и здесь не обошелся, чтобы не потешить свое чрево. Он купил большую грушу, систематически обрезал ее от кожуры и съел, разрезав на мелкие кусочки.
Но вот поезд, пролетев опять через несколько туннелей, остановился у вокзала Эль-Эскориаль – знаменитой королевской резиденции. Платформа и здесь не была чище, чем на других станциях. В ожидании поезда на станции покуривали папиросы несколько офицеров в медных блестящих касках с петушьими перьями, перетянутые в рюмочку, и в донельзя узких серо-лиловых рейтузах. Офицеры встречали какого-то жирного и коротенького военного, но в форме другого образца. Он вышел из вагона второго класса вместе с молоденькой дамочкой в бледно-желтом платье и нес в руках веер, зонтик и саквояж. Офицеры бросились к ним и почтительно кланялись. Поезд снова помчался. Глафира Семеновна заглянула в путеводитель и сказала:
– До Мадрида остались только две станции: Виляльба и Поцуэло.
В Виляльбе монах купил тарелку винограду и съел, поделившись, впрочем, с Глафирой Семеновной. Виляльба станция узловая. Около нее дорогу пересекает другая железная дорога.
Тотчас же после Виляльбы стали переезжать железный мост через довольно большую реку. Монах указал на нее и сказал:
– Рио Гвадаррама…
На реке с моста виднелись барки. Пыхтел маленький буксирный пароходик, тащивший плоты мелкого леса. Местность становилась веселее. На берегах реки копошились люди. Вдали вырисовывалась белая готическая церковь, окруженная садом с вечно зелено-серыми оливковыми деревьями. Перебежали мост и неслись мимо кладбища, затем показалась фабрика с высокой трубой.
Вот и последняя станция перед Мадридом – Доцуэло. Это дачное место мадридцев. Сюда переезжают они в жаркие летние дни. Много зелени. Пожелтевший лист виднеется уже реже. В садах беленьких дачных домиков с умышленно маленькими окнами, прикрытыми решетчатыми шторами, растут рогатые агавы, из-за заборов выглядывают лопастые кактусы.
– До Мадрида только семь километров осталось, – сказала Глафира Семеновна, справившись в путеводителе, закрыла книгу и стала связывать свои пожитки, когда поезд тронулся.
– Падре… – обратился Николай Иванович к монаху. – Ехали мы, ехали с вами, и ни вы не знаете, как меня зовут, ни я вас… Вот вам моя карточка, и позвольте вашу, если у вас есть. Все-таки будет воспоминание.
И он подал свою карточку. Монах надел пенсне на нос и довольно бойко прочитал сначала по-русски, а потом по-французски:
– Николай Иванович Иванов… Николя Иванов, де Сант Петербург, – и сказал про себя, дотронувшись рукой до груди: – Я есмь Хозе Алварес. Карты нет… – развел он руками, достал свою записную книжку, вырвал листок и написал на нем по-русски «Хозе Алваресъ», но без буквы «ъ».
Николай Иванович взял листок бумажки, и они потрясли друг другу руки.
Через минуту монах указал в открытое окно и проговорил:
– Мадрид…
Супруги