– И все-таки разговор. Нет, я насчет этого геройства не уступлю, – стоял на своем Николай Иванович.
Супруги Ивановы стали подниматься с пляжа по извилистым дорогам на верхнюю террасу, направляясь к себе в отель, так как пляж уже значительно опустел по случаю приблизившегося часа завтрака.
Николай Иванович не ошибся в предположении насчет того, что он будет героем дня. Начать с того, что, лишь только они вошли в столовую своего отеля, все взоры сидевших за столиками постояльцев сейчас же были устремлены на его подбитый глаз. Большинство из завтракавших в отеле были сегодня на пляже и слышали историю о полене, передававшуюся от одного к другому.
– Sin Stud holz… – пробормотал толстый немец, сидевший с своей тощей как щепка супругой за отдельным столиком, кивнул вслед Николаю Ивановичу и с сожалением покачал головой, прибавив: – Urmer Rousse…
Упомянули про полено и в компании французов, сидевших за другим столиком.
– Слышишь, ведь это про меня говорят, – шепнул Николай Иванович жене, когда они уселись за свой стол.
– Вздор. Просто на меня любуются, – гордо отвечала Глафира Семеновна. – Сегодня весь пляж смотрел, как я купалась. Толпа была еще больше вчерашней. И мой желтый костюм куда эффектнее красного. Тот только в глаза бросался, но был широк, а этот в обтяжку и обрисовывал формы.
Она налила себе в стакан немного красного вина, макала туда кусочки булки и ела их в ожидании завтрака, самодовольно посматривая по сторонам.
– Уверяю тебя, душечка, что главным образом на меня смотрят, – стоял на своем муж.
– Да нельзя на тебя не смотреть, если у тебя физиономия разбита, но любуются-то мной, а не тобой. Я героиня дня.
– Однако я сейчас слышал, как вон те французы разговаривали о полене, упоминали слово «буа». Вот и сейчас. Ну, взгляни на них.
– Оставь, пожалуйста. Пусти, я сяду лицом к ним… А то в профиль я не так интересна.
И Глафира Семеновна пересела за столом.
Подали соленую закуску и редис. Супруги принялись кушать.
42
За вторым блюдом Глафира Семеновна заметила, что против них за столиком сидит средних лет брюнет с маленькой эспаньолкой, величиной в полтинник, и с усами щеткой, пристально смотрит то на нее, то на Николая Ивановича и держит в руке записную книжку. Она тотчас же посмотрелась в зеркало, поправила за ухо выбившуюся на висок прядь волос и, сложив губы сердечком, стала класть в рот кушанье по самому маленькому кусочку. Она знала, что у ней рот несколько велик и что когда она открывает его широко, то это бывает некрасиво.
– Погляди, как этот брюнет на нас уставился, – сказала она мужу.
– А пускай его смотрит. Ведь мы теперь знаменитости, – отвечал супруг.
– Ты, а не я. Тебя я не признаю.
– Однако он мой синяк рассматривает.
– Какое самомнение! – улыбнулась супруга.
А брюнет с эспаньолкой и усами щеткой не отходил от стола. Он ничего не пил, не ел, а прямо нетерпеливо ждал чего-то, что выражалось тем, что он барабанил пальцами свободной руки по столу.
Но вот супругам подали фрукты. Глафира Семеновна взяла грушу и принялась очищать с нее ножичком кожуру. Брюнет с эспаньолкой встал и подошел к столу, где сидели супруги.
– Pardon, madame et monsieur… – сказал он, поклонившись, и продолжал говорить что-то по-французски, но о чем, супруги не поняли.
Наконец он еще раз поклонился, вынул из кармана визитную карточку и положил ее перед супругами на стол.
– Комиссионер какой-нибудь… Коммивояжер… Должно быть, продает что-нибудь, – сказал Николай Иванович.
Глафира Семеновна взяла карточку, взглянула на нее и, вся вспыхнув, проговорила:
– Нет, это корреспондент. Корреспондент какой-то французской газеты. Это ко мне. Он, должно быть, хочет меня описать. Же ву при, монсье… Прене пляс… – обратилась она к брюнету с эспаньолкой и указала на стул.
Тот подсел к столу, раскрыл свою записную книжку и опять заговорил о чем-то по-французски, но обращаясь к Николаю Ивановичу, при чем тронул себя пальцем за глаз.
– Видишь, ко мне, а не к тебе… – сказал Глафире Семеновне супруг. – Ко мне… Во-первых, на глаз показывает; во-вторых, про полено упоминает. «Буа», говорит. Что же мне ему ответить? Уж отвечай ты за меня. Я не могу… А ты все-таки лучше…
– Очень нужно за тебя отвечать! К тебе обращаются, так ты и отвечай, – обидчиво проговорила жена и даже отвернулась.
А брюнет сидел и вопросительно смотрел на супругов, держа в руках ноготове записную книжку и карандаш, чтобы записывать.
– Какое упрямство! – пробормотал жене Николай Иванович, ткнул себя в грудь пальцем и объявил корреспонденту: – Рюсс…
– De Saint-Petersbourg? Vous etes ici avec madame votre epouse? – спросил брюнет.
– Сент-Петербург, Сент-Петербург… – кивнул ему Николай Иванович, – Николя Иванов де Сент-Петербург… А вот ма фам…
Заслыша слова «мадам вотр эпуз», Глафира Семеновна улыбнулась и оживилась.
– Пусти. Ведь вот он и обо мне спрашивает, – перебила она мужа – Вуаля ма карт, монсье…
Она полезла в карман, достала оттуда записную книжечку, из нее вынула карточку и подала ее брюнету.
– Glafira Ivanoff de St.-Petersbourg… – прочел брюнет и поклонился.
Подал свою карточку и Николай Иванович. Брюнет еще раз поклонился и спросил по-французски:
– Это было сегодня?
– Нон, нон, монсье… Же комансе иер… – отвечала Глафира Семеновна, думая, что он расспрашивает о ее купании. – Ведь я вчера начала купаться, – заметила она мужу. – Иер е ожурдюи.
– Да ведь он про меня и про полено спрашивает, – перебил ее муж. – Про тебя речь будет потом. Ты теперь про меня и отвечай.
– Какой величины было это полено, которое вас ударило? – допытывался брюнет и при этом, показав руками размер полена, спросил: – Такое?
– О! – воскликнул Николай Иванович, поняв из жестов, о чем его спрашивают. – Больше. Комса…
И он раздвинул руки во всю ширину.
– Длиною в метр. Даже больше метра. Благодарю, – поклонился еще раз брюнет, записал в записную книжку размер полена и стал задавать еще вопросы.
Николай Иванович не понимал и таращил глаза.
– Глаша! О чем он? О чем спрашивает? – спросил он жену.
– Санте… Он спрашивает о твоем здоровье. Ля тег… не болит ли голова… – отвечала супруга.
– Ах, вот что! Мерси… Ничего… Нон, нон… Ля тет не болит… и глаз не болит… – бормотал Николай Иванович. – Как глаз, Глаша, по-французски? Переведи ему.
Глафира Семеновна, как могла, перевела брюнету, что муж ее здоров, что у него не болит ни голова, ни глаз, ни нос.
– Благодарю, мадам. Теперь все… – еще раз