Ревнители польской церкви пытались, по примеру своих западных товарищей, склонить евреев к христианству путем принудительного слушания проповедей католических миссионеров в синагогах; Но им пришлось убедиться в безнадежности таких попыток. Львовские евреи просили, чтобы их не мучили напрасно такими проповедями, которые их не обратят (1721). Действительно, случаи крещения еврея были тогда крайне редки. Зато если случайно в сети церковных ловцов попадала какая-нибудь еврейская душа, ее уже оттуда не выпускали. За содействие выкресту к обратному переходу в иудейство карали смертью. В 1728 г. во Львове было арестовано по требованию архиепископа несколько раввинов и кагальных старшин. Их обвиняли в том, что они вновь обратили в иудейство приехавшего туда крещеного еврея, причем сломали и растоптали образ Распятия и старались смыть с груди обращенного следы помазания елеем. Когда выкресту предъявили всех арестованных, он опознал среди них только двоих: братьев Хаима и Иошую Райцесов. Дело разбиралось в особом суде под председательством местного воеводы. Суд вынес жестокий приговор: обоим братьям вырвать языки, затем сжечь руки, четвертовать и сжечь на костре. Один из осужденных, Иошуа, удавился в тюрьме, и приговор был исполнен только над Хаимом, ученым ректором иешивы. Священник-иезуит пытался уговорить осужденного принять крещение, обещая смягчение приговора, но — говорит иезуитская хроника — «ничего не добился от закоснелого сердцем». В канун праздника Шавуот на городской площади, в присутствии духовенства и массы горожан, были сожжены рассеченное тело Хаима Райцеса и труп его брата. Еврейская община выкупила пепел обоих мучеников и похоронила их на старом кладбище Львова. На их могиле доныне еще стоит памятник, начинающийся элегическим стихом: «И весь дом Израилев будет оплакивать пожар, зажженный Богом». Выбор стиха неудачен: не Бог Израиля зажег костер, на котором погибли мученики католического фанатизма... Аутодафе во Львове обратило на себя внимание и за пределами Польши: в парижской газете «Recueil des nouvelles» было напечатано письмо ее варшавского корреспондента об этом событии, как сообщалось тогда и о выдающихся аутодафе испанской инквизиции.
В такой же мере свирепствовал инквизиторский суд в тех случаях, когда какой-либо природный христианин обращался в иудейство при содействии еврея. В 1716 г. в городе Дубно судились две женщины: вдова Марина Давидова и девица Марина Войцехова — по обвинению в переходе из христианской веры в иудейскую. Первая показала на допросе, что перешла в иудейство по собственной воле, без уговора с чьей-либо стороны, ибо еще от отца своего, священника, слышала, что вера иудейская лучше христианской. На вопрос, желает ли она вернуться в христианство, она отвечала, что не желает и готова погибнуть еврейкой за живого Бога, ибо вера христианская ложна. То же она повторила после получения 186 ударов и на допросе под пыткой. Другая новообращенная была обвенчана с евреем и арестована в помещении, где происходила свадьба. Она показала, что служила у евреев и затем приняла иудейство по увещанию хозяев. Измученная пыткой, она заявила о своем раскаянии и готовности умереть христианкой. Вместе с ней были арестованы на свадьбе ее жених и еще четверо евреев: допрошенные под пыткой, они твердили, что не знали о том, что невеста прежде была христианкой. Городской суд приговорил обеих отступниц к смертной казни: упорную вдову к терзанию тела клещами и сожжению затем живьем на костре, а раскаявшуюся невесту к обезглавлению и сожжению трупа. Евреи были наказаны ста ударами у позорного столба. Дубенский кагал за укрывательство отступниц и допущение свадьбы был присужден к уплате разных штрафов в пользу местных церквей и монастырей.
§ 14. Ритуальные процессы. Сандомирское дело
Специальностью польского клира издавна было создание ритуальных процессов, и в этой профессии он достиг высшего совершенства в XVIII веке. Никогда этим фабрикантам святых младенцев не удавалось путем прямых улик доказать, что найденный труп (большей частью плод внебрачной любви, подброшенный во двор еврея самой матерью с целью отвести от себя подозрение в детоубийстве) есть именно жертва мнимого еврейского ритуала; но следственная пытка создавала искусственно нужные улики, которые казались убедительными в среде, пропитанной диким суеверием, и дело кончалось казнью невинных. История одного из таких процессов и вызванной им многолетней политической борьбы проливает яркий свет на культурное и моральное состояние тогдашнего общества.
Весной 1698 года, перед еврейской Пасхой, в галицийском городе Сандомире (Цозмер) найдено было в усыпальнице при церкви мертвое тело маленькой девочки, которая оказалась дочерью христианки работницы Катерины, раньше служившей в доме кагального старшины Александра Берека. На допросе мать уверяла, что ребенок умер естественной смертью и был брошен в усыпальницу, чтобы избавить родных от забот о похоронах. Суд магистрата, не усматривая в деле признаков преступления, постановил обязать мать принести очистительную присягу и заключить ее на несколько дней в тюрьму за то, что она не принесла ребенка в костел для погребения. Этим дело бы кончилось, если бы в городе не нашлись люди, которым хотелось создать из него непременно ритуальный процесс. Вдохновителем их был местный католический священник, официал Стефан Жуховский, прошедший всю иезуитскую науку и удостоившийся звания «доктора обоих прав». По его ходатайству краковский епископ опротестовал приговор суда и приказал магистрату произвести новое следствие в инквизиционном порядке. Несчастную мать подвергли пытке и вырвали у нее подсказанное палачами сознание, что она передала мертвое тело старшине Береку, а затем получила его искалеченным обратно. Однако на очной ставке с Береком женщина устыдилась своей вынужденной лжи и сказала: «Еврей неповинен; я сама от боли не знаю, что говорю». Новые боли от пыток заставили Катерину повторить то, что подсказывали ей палачи. Старшина Берек на допросе с негодованием отрицал свою причастность к мертвому младенцу и потребовал очной ставки с обвинителем. Тогда ученый изувер Жуховский, хорошо знакомый с описанием дела Симона Тридентского и других ритуальных процессов, решил инсценировать обычное «чудо». Когда по приказу магистрата принесли труп ребенка в ратушу и показали его Береку, из раны на трупе потекла