– Успокойся. Самое трудное уже сделано, – утешала Матрена плачущую украдкой Настасью, – дальше будь, что будет! Главное, что Кощея больше нет! Он гниет в лесном овраге.
Но Настасья не могла остановить слез. Плакала она не столько из-за совершенного ими греха, сколько из-за слов Якова Афанасьича об ее Мише. Неужели муж, и вправду, позабыл ее и решил остаться навсегда на чужой стороне? Куда же она тогда денется? Теперь она – никому не нужная брошенка! Свекр обещал ее при себе оставить, а теперь его нет, и никому она больше в этом мире не нужна… Так думала Настасья, и плакала снова и снова, вытирая опухшие глаза концом подола. Ей было страшно за свое будущее.
Вечером, когда снохи накрывали стол к ужину, Настасья споткнулась и разлила на пол щи, приготовленные для хозяина дома. Лицо ее искривилось, и она уже собиралась заплакать, но Матрена тут же подскочила к ней с тряпкой.
– Я все уберу! Иди, Настасья, я уберу!
Анна Петровна, увидев беспорядок, завопила во весь голос, подскочила к Матрене и принялась трепать ее за косы, колотить по спине.
– Ах ты, неряха косорукая! Чем же мне теперь прикажешь хозяина потчевать? Мерзавка ты этакая! Погляди, вон чего натворила!
Свекровь таскала Матрену за волосы из стороны в сторону, а потом взяла тряпку, которой та затирала щи с пола и принялась тыкать ею девушке в лицо.
– Сколько еды перевела! На, жри, гадина ты такая!
Настасья стояла в углу кухни и плакала, глядя, как Матрена сносит тумаки вместо нее.
– Чем я хозяина буду кормить? Чем? – кричала Анна Петровна.
– Ничем! – внезапно выкрикнула в ответ Настасья.
Анна Петровна выпустила из рук Матренины волосы и медленно обернулась ко второй невестке.
– Чего ты сказала? Ну-ка повтори, да погромче! – хриплым голосом спросила она.
– Ничем его кормить не надо! Мертвый он! Убит ваш Яков Афанасьич! Некого вам больше щами кормить!
Матрена округлила глаза и замахала на Настасью руками. Анна Петровна замерла, изумленно раскрыла рот. Платок ее съехал с головы, и седые волосы разлетелись в разные стороны. Ее голова теперь напоминала сухой вересковый куст. Матрена учуяла ее запах – от свекрови пахло потом и старым, изношенным телом.
– Ты чего, Настасья, вконец ополоумела? Чего мелешь? – взволнованным низким голосом проговорила Анна Петровна, медленно подходя к Настасье.
– Не слушай ее, маменька! – воскликнула Матрена и загородила собой Настасью, толкая ее плечом к выходу, – пусть она идет к себе да выспится хорошенько. Уработалась, наверное, ерунду сущую говорит!
Но свекровь не спускала глаз с Настасьи. Лицо ее было подозрительным.
– Знаю я, что вы Якова Афанасьича обе ненавидите. Думаете, больно строг он с сыновьями нашими? Или с вами строг? Нет! Мой муж все правильно делает. Он и их, и вас воспитывает так, как предки наши молодое поколение воспитывали!
Анна Петровна обернулась и взглянула обезумевшими глазами на Матрену.
– Вы обе ему смерти желаете? – брызжа слюной, выговорила она, – Да только не дождетесь! Скорее сами подохнете!
Она толкнула Матрену в грудь, и та, поскользнувшись, упала прямо на разлитые по полу щи. Женщина подошла к окну, подняла занавеску, и ее испуганное лицо тут же переменилось, посветлело. Обернувшись к невесткам, она радостно проговорила:
– А вот и он, хозяин наш, идет!
– Кто-кто? – переспросила Матрена, поднимаясь с пола.
Она подскочила к окну и увидела, что по тропинке к их воротам твердой походкой идет мужчина.
– Яков Афанасьич? Да как же это? Не может быть… – пролепетала Матрена.
Она перекрестилась три раза, протёрла глаза и снова глянула в окно. По тропинке к дому шел не кто иной, как свекр. От его лысины отсвечивали закатные лучи, отчего казалось, что голова его светится огнем. Выражение лица мужчины было строгим и суровым, нос с горбинкой как будто увеличился в размерах, на шее и руках виднелись царапины и кровоподтеки, одежда была порвана и перепачкана. Анна Петровна выбежала навстречу мужу и громко запричитала:
– Яков, что с тобой, миленький, приключилось? Почему ты весь израненный и грязный?
Мужчина вошел в ворота и равнодушно прошел мимо жены к дому. На крыльце он обернулся и сказал:
– Иди ложись спать, жена. Все разговоры, охи и вздохи оставь до утра. И я пойду лягу. Уж очень устал.
Матрена с Настасьей переглянулись, и лица обеих девушек вытянулись, стали мертвенно-бледными. Они были похожи сейчас на два привидения.
– Я, наверное, сплю… – выдохнула Настасья.
– Нет, не спишь! – откликнулась Матрена.
– Что же это тогда творится? Как он мертвый домой вернулся?
– Не знаю, Настасья! Но нам надо бежать отсюда!
Матрена схватила Настасью за руку и потащила за собой к черному ходу. Девушки выбежали из дома и спрятались в дальнем сарае, куда редко заходили за ненадобностью. Присев за высокими бочками с кислой капустой, они отдышались и взглянули друг на друга.
– Матрена, что это? Как такое может быть? – прошептала Настасья.
– Не знаю! – ответила Матрена.
Они прижались спинами к бочкам и затихли. Вскоре на улице послышались шаги, приближающиеся к сараю, и вот уже скрипнула покосившаяся дверь – мужчина вошел внутрь.
– Тише, Настасья, тише! Голову пригни, авось не приметит.
– Он идет, Матрешка! Ой, мамочки! Как же так? Как же так-то? Он же был мертв, я своими глазами видела!
Настасья затряслась всем телом, глянула глазами, полными дикого страха, на Матрену, но та сжала ее руку и приложила палец, пахнущий луковой шелухой, к обветренным губам девушки.
– Тише, – повторила она почти беззвучно.
Девушки обнялись, прижавшись друг к другу, склонили головы к самым коленям, чтобы их не было видно за высокими бочками, пропахшими кислой капустой.
Вскоре дверь сарая распахнулась, и где-то совсем рядом послышались мужские шаги.
– Настасья, Матрена, ау, вы где запропастились?
Голос прозвучал ласково, но Матрена только сильнее сжала руку Настасьи. Шаги стихли. По-видимому, мужчина остановился и высматривал девушек по темным углам.
– Выходите, я калачей с базара привез. Вкусные, мягкие, с маком. В прошлый-то раз ты, Настасьюшка, сказала, что за такой калач можно полжизни отдать. Я гораздо меньше прошу.
Мужчина хмыкнул и стал медленно обходить углы сарая, срывая на своем пути покрытую пылью паутину. Шаг