– Полно, – молвил он, – приободрись! Это не вина твоя, а судьба, – добавил он, положив руку Оуэну на плечо. – Да ты весь вымок, – удивился он. – Где ты пропадал? Нест, твой муж мокрый до нитки. Вот почему вид у него такой озябший и изможденный.
Нест тихо положила младенца в колыбель; все чувства ее и самый ум притупились от горя, и потому она не поняла, на что намекает Оуэн, говоря об исполнении пророчества, а может быть, и вовсе не расслышала его слов.
От ее прикосновения несчастное сердце Оуэна чуть оттаяло.
– О Нест! – воскликнул он, заключая ее в объятия. – Ты еще любишь меня, ты еще в силах любить меня, моя душенька?
– Почему же нет? – возразила она, и глаза ее наполнились слезами. – Я люблю тебя еще сильнее, чем прежде, ведь ты был отцом моего бедного ребенка!
– Но, Нест… О, скажи ей, Эллис, ты же знаешь!
– Нет нужды, нет нужды, – откликнулся Эллис. – Ей и так пришлось много вытерпеть. Поживей, дочка, достань мое воскресное платье.
– Не понимаю, – промолвила Нест, поднося руку к голове. – Что вы хотите от меня утаить? И почему ты весь мокрый? Да поможет мне Господь, я, верно, совсем помешалась, не могу взять в толк, что значат эти ваши странные речи и дикие взгляды! Знаю только, что дитя мое погибло!
И она снова разрыдалась.
– Давай же, Нест, поторапливайся! Принеси ему что-нибудь сухое переодеться, да побыстрее!
А когда она покорно повиновалась, слишком слабая, чтобы перечить или разбираться в том, что от нее скрывают, Эллис быстрым шепотом произнес:
– Ты хочешь сказать, что сквайр мертв? Говори тише, а не то она услышит! Что ж, не будем обсуждать, как именно он умер. Внезапно, насколько я понимаю; что ж, всем нам предстоит умереть, а его надобно похоронить. Хорошо, что ночь близится. Я не удивлюсь, если ты захочешь немного постранствовать в чужих краях, Нест путешествие пошло бы на пользу; а потом… мало ли, сколько раз случалось так, что человек уходит из собственного дома и исчезает бесследно, – я полагаю, сквайр не покоится в собственном доме, – и вот начинается переполох, принимаются его искать, дивятся, куда он пропал, а потом раз! – и является наследник, без лишнего шума. Вот это ты и сделаешь и в конце концов перевезешь в Бодоуэн Нест. Нет, дитя мое, не эти чулки: найди синие, шерстяные, что я купил на ярмарке в Лланрусте. Только не отчаивайся. Сделанного не воротишь. Говорят, совершить это тебе было назначено еще во дни Тюдоров. И он это заслужил. Загляни-ка туда, в колыбель. Так что скажи мне, где он, и я, так и быть, отдам ему последний долг.
Но Оуэн сидел промокший и изможденный, уставившись на горевший в очаге торф, словно созерцая картины прошлого, и он не расслышал ни слова из того, что сказал Эллис. Оуэн не шевельнулся, даже когда вошла Нест со стопкой сухой одежды.
– Ну же, приободрись, приятель! – сказал Эллис, теряя терпение.
Но Оуэн не произнес ни слова и не двинулся с места.
– В чем дело, батюшка? – спросила в растерянности Нест.
Эллис пристально вглядывался в Оуэна минуту или две, а когда Нест повторила свой вопрос, велел ей:
– Спроси у него сама, Нест.
– Скажи мне, что случилось? – повторила она, становясь рядом с ним на колени и приближая свое лицо к его лицу:
– Разве ты не знаешь? – с горечью вымолвил он. – Ты разлюбишь меня, когда узнаешь. Однако вины моей в том нет, такая судьба была мне суждена.
– О чем он, батюшка? – обратилась она к отцу, подняв глаза, но тот жестом приказал ей добиваться ответа у мужа.
– Я никогда не разлюблю тебя, муж мой, что бы ни случилось. Поведай мне, пусть даже самое страшное.
Последовала пауза, Нест и Эллис затаили дыхание.
– Мой отец умер, Нест.
Нест громко ахнула.
– Господи, прости его! – воскликнула она, думая о своем ребенке.
– Господи, прости меня, – сказал Оуэн.
– Ты же не… – начала было Нест и осеклась.
– Да, все так. Теперь ты знаешь. Такая судьба была мне назначена. Что же я мог поделать? Дьявол сыграл со мной злую шутку, он подложил тот самый камень, о который отец размозжил голову. Я прыгнул в воду, надеясь его спасти. Я и правда нырнул за ним, Нест. И чуть было сам не утонул. Но он уже был мертв, мертв, он погиб, ударившись о камень!
– Так, значит, он надежно спрятан на дне моря! – воскликнул Эллис.
– Нет, он лежит у меня в лодке, – ответствовал Оуэн, дрожа не столько от холода, сколько при воспоминании об отце.
– Прошу тебя, переоденься в сухую одежду! – взмолилась Нест, для которой смерть старика была всего-навсего печальным событием, не имевшим к ней прямого отношения, тогда как страдания и тяготы мужа она воспринимала куда более остро.
Пока она помогала Оуэну снять промокшее платье, на что ему недостало бы сил самому, Эллис готовил ужин и смешивал в стакане виски с горячей водой. Он настоял, чтобы несчастный молодой человек поел и выпил, а заодно заставил и Нест проглотить несколько ложек; все это время он обдумывал, как бы понадежнее скрыть последствия этого деяния и самого преступника, при этом мысль о том, что его Нест, вот такая, небрежно одетая, неприбранная в своей скорби и печали, вскоре станет госпожой Бодоуэна, рождала в нем чувство затаенного торжества, поскольку Эллис Притчард не видывал в своей жизни более роскошного дома, хотя и догадывался, что такие бывают.
Пока Оуэн ел и пил, Эллис, задав ему несколько ловких вопросов, узнал все, что хотел. В свою очередь, Оуэн подробно рассказал об ужасном происшествии, надеясь немного смягчить и умерить охвативший его ужас и тем самым облегчить душу. К концу ужина, если так можно именовать эту трапезу, Эллис выведал все, что требовалось.
– А теперь, Нест, надевай плащ и собирай свои пожитки. Вам с мужем до завтрашнего утра надо одолеть полпути в Ливерпуль. Я на своей рыбачьей лодке провезу вас мимо Рил-Сэндс, а вашу лодку возьму на буксир, когда пройдем опасные места, вернусь со своим уловом узнать, большой ли переполох поднялся в Бодоуэне. Вы надежно спрячетесь в Ливерпуле, и никто не догадается, где вы; будете там тихонько жить-поживать, пока не придет время возвращаться.
– Я никогда не вернусь, – возразил Оуэн. – Это место проклято!
– Пустое! Положись на меня, приятель! В