Никону Лазареву не хотелось брать на облаву Степана Кулигина. Недолюбливал он его. Почему, сам не знал. Кузнецу Кулигин казался хитрым человеком, с глубоко сидящими вороватыми глазами. Брови у Кулигина были широко расставлены, левый глаз подмигивает (вот от кого у Пашки-то!), в ушах растут волосы, а взгляд при разговоре устремлен в землю. «Да что это я взъелся на человека, — упрекнул себя Никон. — Уж не потому ли, что, возможно, породниться придется. Глупости».
Сани, между тем, остановились у пятистенка Степана Кулигина, кузнец вышел.
— Распрягайте, а утречком, как следует, ко мне, — наказал он товарищам.
Никон зашел в избу. Договорились они со Степаном быстро. Кулигин, глядя в пол, только переспросил:
— Говоришь, шесть зверюг-то? Маловато. Ну да и то… Может чайку налить, Никон Павлович?
— Спасибо, дома попью.
«Шесть умножить на пятьдесят… триста рубликов одной премии. Плюс шкурочки… Итого… Разделить… Сколько же нас будет? А чувствует-таки кузнечишка, что родственниками не миновать быть», — думал Степан, когда за Никоном Лазаревым закрылась дверь.
Ранним утром охотники подъехали к окладу. Игорь Савинов и Иван Ерикеев на лыжах объехали зафлаженный лесок — выхода волков из него не обнаружили.
— Значит, тут, милаши, — усмехнулся кузнец.
Да, звери были в окладе. Может быть, они, заслышав еще вечерком неведомые шорохи, пытались выйти из лесочка, но какая-то неведомая сила удержала их на месте. Красный цвет? Но он ночью неразличим. К тому же, волки, как и собаки, не различают всех цветов радуги. Запах флажков отпугивает зверей? Положим. Но ведь в любом окладе есть сторона, от которой ветер относит все запахи за круг. Бывалые охотники знают, что волки в зафлаженном круге «сидят» по нескольку дней, не решаясь выйти из него.
Что же их заставляет там «сидеть»?
Очевидно, новый предмет, с которым волк в лесу никогда не встречался. Этого-то нового, незнакомого зверь и боится. Волк ни за что не перейдет «страшную» линию флажков, так как он по своей природе трус. Вот флажки и держат зверя в круге в постоянном страхе перед неизвестностью.
Никон Лазарев расставил охотников на «номера», внутри круга, в тридцати-сорока метрах от той линии флажков, на которую из круга дует ветер.
— Главное, други, стоять, как мертвым, — наказал он охотникам. — Неподвижность — лучшая маскировка на любой охоте. Зверь в первую очередь замечает не человека, а его движение.
Сам кузнец встал невдалеке от тех следов, которыми волки вошли в лесочек. Никон знал, что более вероятно именно по ним, как выражаются охотники, в «пяту», будут звери вырываться из круга.
Степан Кулигин, тоже получивший подробные наставления, направился со своей берданкой к предполагаемой лежке хищников. Криками и хлопаньем рукавиц он начал теснить серых разбойников в сторону стрелков. Не прошло и двадцати минут, как в том месте, где стоял кузнец, раздались два выстрела. Спустя немного где-то справа грохнул еще один, потом еще… Слева кто-то ударил дуплетом.
— Один, два, три, четыре… — Степан насчитал восемь выстрелов.
Вытерев рукавицей пот с лица, Степан прислонился спиной к заснеженной ели. Он только что хотел закурить, подсчитывая в уме, сколько же ему причитается рублей за сегодняшнюю добычу, как что-то неведомое заставило его вздрогнуть. Степан вскинул глаза… Прямо на него, приминая рыхлый снег, вывалив красный язык и тяжело дыша, короткими усталыми прыжками бежал матерый волк. Кулигин судорожно сорвал ружье с плеча, торопливо прицелился и трясущейся рукой нажал на спусковой крючок. Зверь, подпрыгнув, завалился в снег. Перезарядив берданку и держа на мушке серую массу, он стал медленно к ней приближаться. Волк был мертв: картечь угодила прямо в голову. Чувство какой-то озлобленной радости разлилось по всему телу Степана. С минуту он неподвижно стоял над убитым хищником, часто моргая левым глазом, потом, озираясь по сторонам, начал торопливо забрасывать труп волка снегом.
Когда Степан подошел к охотникам, его уже ждали. В стороне, на примятом снегу, лежали пять убитых волков.
— Все в сборе? — спросил Никон Лазарев. — Отлично. Игорь, беги за подводой. Мы с Иваном будем сматывать флажки, а Степан Яковлевич побудет у трофеев. Эх, жаль, один все-таки ушел… Я не мог ошибиться, что их было шесть… Ведь от фермы звери шли не след в след, а вразброд. Да, а ты, Степан Яковлевич, в кого сегодня пальнул?
— Так, попугать, — глядя в землю, ответил Кулигин.
Прошло несколько дней. Однажды ночью, на задворках дома Степана Кулигина, хлопнул одинокий выстрел. Утром, идя в кузню, Никон Лазарев спросил Кулигина, коловшего дрова.
— Ты чего это по ночам своей берданкой балуешься? Или воры лезли?
— Понимаешь, — шагнул к кузнецу Кулигин, — спать не давал проклятущий. Воет и воет. Никак, это тот, шестой, бродил, своих, знать, искал. Пришлось встать середь ночи. Вышел я, крадучись, а он задрал голову к луне, воет и воет… Прицелился хорошенько и стукнул…
— Попал? — поинтересовался кузнец, веря и не веря Кулигину.
— Кровь на снегу осталась, а зверюга-то ушел, — ответил Степан, глядя в землю. — Пулей я его шарахнул. Кабы картечью… Думаю вот по следу пройтись, авось, недалеко ушел.
— Давай, давай, — как-то загадочно произнес Никон Лазарев и направился в кузню. Через час он увидел, как Степан Кулигин с берданкой через плечо заскользил на лыжах по направлению к лесу. Кузнец долго смотрел ему вслед и почему-то укоризненно качал головой.
Степан Кулигин переселился в Дорожайку года три назад. До этого он жил на мельнице, что стояла в восьми километрах от деревни на быстрой речке Шошеньге. Некогда мельница, нажитая бог весть какими путями, принадлежала ему. Потом пришли такие времена, что с нею надо было расставаться. Степан чуял, куда ветер дует. Поэтому сам предложил ее крестьянам, только что объединившимся в артель.
— Против новых времен я ни шагу. Околхозывайте мою меленку. А если дозволите от общества при ней состоять, буду служить верой и правдой.
Крестьяне посоветовались между собой и доверили Кулигину молоть их зерно. Почему бы и не доверить, раз человек дело знает, к тому же второму мельнику в деревне неоткуда взяться. Надо отдать справедливость, особенных злоупотреблений со стороны мельника никто не замечал. Правда, как-то обнаружили, что приусадебный участок у Кулигина слишком велик. Мельник извинился и