Гомер. Одиссея
Цирцея... Понятно, что мой муж не мог отказать богине... Сам Гермес повелел ему удовлетворить все ее желания... Но мне обидно думать, что Одиссей провел в ее объятиях целый год. И даже не в объятиях дело. Если бы он просто пировал в ее доме, это было бы так же обидно. Весь этот год я каждый день, в любую погоду, бегала на вершину горы смотреть, не покажутся ли в море долгожданные паруса. И каждую ночь я, не дождавшись этих парусов, засыпала на своем одиноком ложе... Я не принимала гостей, кроме тех, кто мог рассказать мне о муже... Я даже прогулок с Амфимедонтом стыдилась сама перед собой... И я старела, старела с каждым днем...
Этот год мы с Одиссеем могли бы провести вместе... Вместе смотреть на зацветающие мирты... В летнюю жару вместе бегать к морю купаться... Бродить по склонам Нерита, облитым осенним золотом... Пить горячее вино у очага в дни зимних штормов... И каждую ночь засыпать, вдыхая тепло и запах друг друга...
Дни напролет у нее мы в течение целого года
Ели обильное мясо и сладким вином утешались.
Год наконец миновал, и Оры свой круг совершили,
Месяц за месяцем сгиб, и длинные дни воротились.
Вызвали тут меня как-то товарищи все и сказали:
— Вспомни, несчастный, хотя бы теперь об отчизне любимой,
Раз уж судьбою тебе спастись суждено и вернуться
В дом твой с высокою кровлей и в милую землю родную. —
Так мне сказали, и я их послушался сердцем отважным.
Гомер. Одиссея
Если желание становится нестерпимым, я надеваю короткий хитон и ухожу вверх по склону Нерита. Когда взбираешься по крутой тропе, все мысли заняты тем, куда поставить ногу, чтобы не упасть, и за какой камень ухватиться. Скользишь, сбиваешь колени, обдираешь руки в колючем кустарнике. От боли забываешь обо всем остальном. Кровь жарко стучит в висках от усталости...
А потом ты стоишь на вершине Нерита, и ветер омывает тебя со всех сторон сразу. Тело становится легким и упругим: кажется, оттолкнись сандалией от скалы — и полетишь. В такие минуты мне думается, что я могла бы стать спутницей Артемиды и носиться с нею по лесам — стройная, девственная, жестокая...
Я спускаюсь вниз, стороной обхожу дворец и сбегаю на тропу, ведущую к морю. Как здорово скинуть потный хитон и упасть в воду! Наныряешься вдоволь и ложишься на теплые камни. Голова кружится, и тело окончательно теряет вес.
Возвращаться бывает тяжело. С трудом одолеваешь последний подъем и входишь в мегарон. Там почти темно, рабыни разводят огонь. Они начинают суетиться, спешат наполнить ванну горячей водой, разогревают вино...
Когда тебя искупают и умастят, как хорошо сесть у очага и съесть несколько ломтиков холодного копченого мяса с зеленью, выпить разогретого вина с медом... Одиссей тоже любит такое вино.
Вот уже пять лет прошло с тех пор, как я стала записывать свои мысли на глиняных табличках. Тогда мне думалось, что скоро вернется Одиссей и я оставлю это странное занятие. Но его все нет... Если верить мореходам, Одиссей отплыл с Ээи три с лишним года назад. У него оставался только один корабль, и никто из тех, с кем он вышел в море в тот роковой день, до сих пор не дал знать о себе. Наверное, Посейдон погубил их всех...
Чего же я жду? После всего, что я узнала о своем муже за эти годы... После конских копыт, вздымающихся над моим кричащим ребенком... После смерти Ифигении, которую Одиссей ложью заманил на жертвенник... После страшной истории с убийством Паламеда... После того, как Одиссей целый год провел на острове у Цирцеи... И все-таки мне кажется, что, если бы он вернулся, я бы смогла многое забыть и простить. А может, и прощать нечего — ведь истины не знает никто, и никто, кроме самого Одиссея, не вправе рассказывать мне, его жене, о том, что делал мой муж вдали от родины и от меня. Он всему бы нашел объяснение... О, только бы он вернулся! Я всему поверю, что бы он ни сказал.
Вот уже пятнадцать лет во дворце как будто солнце не всходит. Ни гостей, ни пиров, ни праздников — вечное ожидание. Нет мужчин, нет друзей и соратников Одиссея — не слышно мужских голосов, не звенит оружие, не жарятся на вертелах огромные туши, не славят героев аэды... Даже рабыни и те ходят подавленные и тихие... Разве так все было пятнадцать лет назад!
Как все обрадуются, когда он вернется! Какой праздник был бы во дворце и на всей Итаке! О Гермес, хранитель путешественников, ты же родной прадед Одиссея! Помоги ему вернуться назад!
Должна наконец признаться, что изредка я вижу Амфимедонта и мы беседуем. Он не сдержал своей клятвы и время от времени появляется около дворца. Мне случается видеть его в окно. А если я иду куда-нибудь — в сад к Лаэрту, или к морю, или просто на прогулку, — он иногда выходит из рощи и шагает рядом. Он больше не приносит мне цветов, и это немного досадно. И ни о любви, ни о служении мне он не говорит. Но зато теперь я могу не стыдясь идти рядом с ним по дороге — ведь ни он, ни я не думаем ни о чем дурном. Я часто говорю ему, что все еще надеюсь на возвращение мужа, и это, наверное, сдерживает его.
Вот уже шесть лет прошло с того дня, как он впервые встал у меня на пути. Ему надо бы жениться и забыть обо мне. Однажды я так ему и сказала, а он грустно рассмеялся... Признаться, мне было бы слегка неприятно, если бы он женился...
Телемаху исполнилось шестнадцать лет. Иногда он совсем неглупо рассуждает, и мне все кажется, что из него еще может получиться хозяин и мужчина... Вчера я предложила ему съездить на материк и проверить работу наших пастухов, а он испугался. Он сказал,