Выезжая за внешние ворота, Адалин продолжал слепо таращиться над косматыми верхушками огромных сосен, исподволь обступавших коронный посад. На сердце при виде сомнительного процветания завывали воображаемые волколаки. И пацан в канаве отчего-то упрямо не шёл из головы.
«Ты мог всё закончить», — шелестела вслед Кромка голосом Ваа-Лтара.
Глава 7. Адалин
Верстах в пятидесяти по восточному тракту за густыми зарослями одичавшего и потому безнаказанно пышного боярышника, непролазного бересклета и строптивой бузины замаячили памятные, не слишком изящные, зато верные общему антуражу коронных земель стены Адалина.
Сердитые башни по углам, недоверчивый вертикальный прищур окон, двускатная крыша высокого донжона и неприветливое карканье вспугнутой вороны, кляксой размазавшейся по утренним, припыленным облаками небесам. Никакого забора, никакого сада. Стена и замковое сооружение, оседлавшее возвышенность среди лесов.
Фладэрик улыбнулся случайным проблескам воспоминаний. И тут же отогнал нарядный морок взмахом головы.
Крупная серая кладка заметно оживлялась коврами мха и пятнами курчавого лишайника.
В прежние времена, ещё при жизни Тайдэрика, поместье выглядело иначе. На дворе вечно отсвечивали динстманны при оружии и знаках рода Адалин. Сновали проворные отроки и челядь. Отец привечал вассалов и баловал милостями слуг, а вот Фладэрик, оказавшись в роли хозяина, распустил всю свору к ляду. Оставил самый минимум, присутствия которого теперь не наблюдал. Надо было видеть недоумение старого кастеляна. Ойон чуть не плакал и смотрел, точно на завтрашнего покойника. Сразу, как поленница иссякнет, а крысы в подполе голодный бунт поднимут. Что, при известной житейской сметке запасливых пращуров беспутному наследнику не светило при всём желании.
Адалин строили три с половиной столетия назад, когда память о войне ещё была свежа, а подданные успешно симулировали признаки рассудка. Громоздкое исчадие инженерного гения прошлого вполне годилось, скажем, держать круговую оборону десяток-другой вполне благополучных зим. А то и организовать небольшую державу на автономных от короны началах. Если против чародеев Её Величества, Лучистых и динстманнов выстоять и с соседями, вроде Джебриков, договориться. Упырь ради развлечения прикинул шансы. Нет, противостоять Айрин и Канцлеру Долины так — просто бесполезно. Замок Кэрдзэнов сгорел дотла, хоть не был даже близко деревянным.
Фладэрик придержал коня на заросшей лопухами и колючей ежевикой подъездной лужайке. Звенели трензеля. Дух недоуменно заплясал на обомшелых, а где-то и расколотых камнях. Глухому цокоту хором воплениц вторило ленивое, страдальческое эхо. Адалин спешился, со всё возраставшим любопытством через плечо разглядывая отчий дом. Замок насупился в ответ и тихо шелестел едва зазеленевшими ветвями молодых кустов. Ни тебе ржания из конюшен, ни птичьего воркотания, ни лая, ни других привычных шумов. Лишь тихий, вкрадчивый шёпот хвойных крон вокруг и сквозняка, петлявшего меж башен.
Тайдэрик держал голубятню и, разумеется, кречатню, потому дремотное безмолвие теперь насторожило. «Лесная благодать», — подумал Фладэрик ехидно. Почти слышно, как ветшает фамильное добро за толстыми стенами, да захороненные предки разлагаются. Упырь пожалел, что не навестил межевой острог.
Нехорошее предчувствие прокралось исподволь, стоило лишь подобраться к монолиту забранных железом врат. Двор пах необетованно, а из дверей повеяло стужей катакомб.
Размышляя о превратностях судьбы и каверзах истории, Упырь брёл в пыльных сумерках и не замечал отсутствие огня. Память услужливо дорисовала недостающие детали. В каминном зале, где раньше они с отцом попивали подогретое вино после зимней охоты, висела ватная, простёганая запустением тишь. Очередные двери с грохотом захлопнулись, и Адалин не удивился бы, лязгни за спиной упавшая в пазы перекладина. В жерле исполинского камина, на сундуках и гобеленах висела клочьями густая паутина.
К родовому замку Упырь питал потайную неприязнь и после смерти отца благополучно пустил хозяйство на самотёк, а младшего брата отправил в Стударм на полный пансион. Оставленные присматривать за имуществом слуги, очевидно, разбежались. Странно, что не прихватили того имущества на память. Фладэрик задумался, что приключилось с преданным Ойоном.
Пал жертвой, защищая хозяйское добро?
К ветшавшему жилищу Адалинов не проявили интереса и бродяги, охочие до заброшенных домов. Выцветший, точно позабытый на припёке гобелен, обескровленный замок дремал в тенетах расплодившихся пауков. Гуинхаррэн не лукавил: род Адалин почитался одним из знатнейших в долине. Повеселел бы Корсак, узри их фамильное гнездо в столь жалком состоянии.
Упырь чуял горьковатый, тлетворный дух затхлого подвала, купавший залы некогда роскошного жилища.
Сколько прошло лет с тех пор, как под этими сводами последний раз звучала речь: сдержанно перекликались ли то слуги, возглашали здравицу динстманны или бранились Хозяин со своевольным, непослушным первенцем?
Фладэрик направился прямиком к лестнице. Портрет отца мрачно взирал на пришельца из-под пыльной вуали. Суровое лицо, тугое сплетение углов и теней, неодобрительно хмурилось. Но Адалин знал, что это лишь игра воображения, и безутешный папенька из пыльной рамы, просвечивая потрохами, не полезет, как ни фантазируй. Ибо согласно доброму миридиканскому обычаю по смерти был сожжён и обрёл упокоение.
«Помни, чей ты сын», — советовали брату выведенные по пергаменту строчки. Себе Упырь тоже иногда повторял эту фразу. И неизменно вспоминал обезображенное лицо с выжженными глазами, отрезанными ушами и порванными ноздрями. Лицо сгоравшего отца. Ллакхарам нечего делать на землях Багрянки, а если пожалуют, отведают навьего гостеприимства. Пусть даже против воли расставшейся с рассудком королевы.
Наверху Фладэрик привычно повернул направо, не удостоив взглядом ни отцовский кабинет, предварявший хозяйскую опочивальню, ни женскую, давно пустовавшую половину. Угрюмо проскользнул в побочную анфиладу, где располагались их с братом покои. Толкнул приросшую к косяку дверь. Характерный скрежет ржавым сверлом пробуравил виски. Створка оставила на каменных плитах пола чёткий полукруг.
Пыль и прах — вот всё наследие. Набитые небылицами сундуки, мешки и бочки. Сокровища, тщательно распределённые новым Хозяином и частью уже вывезенные из Долины.
Фладэрик оценил иронию момента и бухнулся на полуистлевшую кровать, взметнув столб серого тумана. Перед глазами поплыло. Бороться с одолевавшей дремотой становилось всё сложнее, хоть спать в затхлом вертепе вовсе не хотелось. Упырь нехотя поднялся на ноги, небрежно отряхнул кафтан. Не без труда распахнул первый из сундуков, выбрасывая содержимое. Отправлять братишку с его неокрепшей душевной организацией в исходящее прахом царство старины расхотелось. Старший Адалин выгреб шелка-аксамиты и достал похороненные под толщей драгоценных тряпок заговорённые ларцы.
Позади хрустнуло и заскрежетало. В темноте, среди пыльных гобеленов кто-то хоронился, разглядывал сонного прелагатая голодным, жадным взглядом.
Сиплое дыхание за спиной Фладэрика разбудило. Упырь развернулся, взвесил куль с древним барахлом в ладони и примерился для первого броска. По комнате мелькало серое пятно. Адалин выругался, отбросил не случившийся снаряд и обнажил прихваченную саблю. Лихо требовало приёма посолиднее.
Не дожидаясь, пока кромешная тварь окончательно сплетёт неприглядное обличие, Упырь отмахнул клинком,