Валентин Бадрак - Стратегии счастливых пар. Страница 14

Связан ли уход из жизни Николая Рериха с тем, что им отказали во въездной визе в СССР, как полагают некоторые интерпретаторы его биографии? Это вопрос важный, но вторичный с точки зрения оценки наследия пионера извилистых троп Истины. В преклонном возрасте Николай Рерих мог заблуждаться относительно изменений на далекой Родине, но скорее всего желание возвратиться, кроме ностальгии по родному краю, связано было еще и с твердо вызревшим намерением оставить свои творения на родной земле, где шансы стать понятым и расшифрованным возрастали в десятки раз. Не вызывает сомнения, что до последней минуты художник думал о преломлении своего творчества сквозь призму будущих лет, его заботило распространение ростков своей философии, передача духовных ценностей тому обществу, из которого он вышел, с которым имел единые корни и говорил на одном языке. Он уже не был чужаком в Гималаях, но большая и разобщенная Индия с открывшейся кровавой индо-пакистанской раной была для него все-таки чуждой землей, оставить которой самое сокровенное престарелый философ не желал. Свой возвышенный, воспламененный идеей дух он хотел перенести на Родину, ибо осознавал, что там, в среде близкой славянской духовности, он будет по достоинству оценен как мыслитель и носитель обновленной веры. Сталина с его НКВД и ГУЛАГом он относил ко временным явлениям. Еще более вероятно, ослепленный собственной целью и сосредоточенный на маяках вечности, он просто не воспринимал чудовищного режима, заигрывал с ним в надежде на содействие развитию рериховского пространства после своего ухода в иной мир. И в конце концов, Рерих не ошибся. Это следует хотя бы из того, что и само учение, и напутствия этой неординарной семьи овеяны ветрами славы на славянской земле, признаваемы здесь более, чем где-либо еще на планете. Души Рерихов могли бы с удовлетворенным снисхождением принять отвержение и даже смерть от темных сил, властвующих на Родине, ведь они успели высказаться, ни разу не изменив своему жизненному кредо. Их жизненная стратегия оказалась настолько четко и однозначно выраженной, что могла бы показаться прямой линией, начертанной под линейку. И если это так, то даже имей место сотрудничество с СССР, его можно было бы оценить как службу близорукого режима Рерихам, а не наоборот.

Некоторые строгие исследователи критиковали Рерихов за утверждение банальных истин, за их патетическое, «нелитературное» изложение, за посредственную художественность полотен живописца, за его не слишком живую, стоящую в тени коммунистического режима философию фантастических истин. Но даже если принять во внимание эти выпады, если не называть предвзятостью нападки на мировоззренческие концепции мыслителя, если считать часть жизни Рерихов рискованной игрой с советским режимом, то и в этом случае мы имеем дело с выдающейся семейной командой, виртуозной обработкой окружающего мира и особенно безликих представителей силы-власти. Жизнь Рерихов и при такой трактовке кажется безупречно сыгранной мелодией, спокойной и гармоничной песнью людей, сконцентрированных на своей миссии нового преподнесения Красоты, пары, иронично взирающей на хаотичное перемещение молекул-людей, не осознающих бредовой бессмысленности своего пребывания на Земле. Восторженные и отрешенные, до безумия влюбленные в красоту искусства, ускользнувшие от преходящих страстей продажного мира, хаоса войн и побоищ, они, несмотря на то что их обостренная восприимчивость порой кажется непростительной инфантильностью, сумели создать новый символ – божественный, бесподобный и вечный знак величия семьи. В любом случае мы имеем дело с уникальным и, наверное, первым феноменом, когда чудесное полотно ткут не две, а четыре руки. Может быть, именно это и есть новая философия жизни и прославление Вечной Любви?!

Альберт Швейцер и Елена Бреслау

Высшее вдохновение этого момента не в том, что двое поклялись в своем сердце жить друг для друга, а в том, что они приняли решение в сердце своем жить вместе для служения какому-то делу…

Она обручилась не только с человеком, Альбертом Швейцером, она обручилась также с работой, к которой побуждало его призвание.

Мне всегда нравился обычай древних германских племен, согласно которому женщины стояли за линией боя и вручали своим мужьям оружие. Если перевести это на язык нашего времени, то женщина отдает мужчине то, что ему нужно, – хлеб, вино, свои мысли и свою любовь.

Мир Альберта Швейцера и Елены Бреслау глубоко духовен, нравственен и пронизан идеями гуманизма и любви к ближнему; он подкупает, прежде всего, альтернативностью миропонимания и, соответственно, взгляда на союз

мужчины и женщины. Эта семья принадлежит к числу очень немногих пар, в которых двое одновременно уловили дуновение духовной катастрофы, крушение общечеловеческих ценностей и сумели осознанно противопоставить расширяющемуся пространству всеобщего варварства индивидуальную этику.

Не ведающая границ сосредоточенность Альберта Швейцера на активной полезной деятельности в мировой истории сравнима разве что с масштабностью личности Леонардо да Винчи, а фундаментальные труды в области теологии, этики, музыки и медицины обширны и колоритны настолько, что могут считаться узкоспециальными для каждого из этих направлений. Его непрерывная практическая забота о человеке и обо всем живом, искренне и стойко поддерживаемая Еленой Бреслау, призывала изменить внутренний мир человека, его покрывшееся коррозией миропонимание и угасающие устремления. Если такие знатоки внутренних побуждений человека, как Артур Шопенгауэр и Фридрих Ницше, беспощадно клеймили его двойственную природу, то такие стоики, как Альберт Швейцер, пытались своим примером обратить взор человека к лучшим возможностям, облагородить и усовершенствовать беспокойную и противоречивую его суть. Почти совершенный жизненный союз мыслителя и его единственной спутницы, как и тяжелейшая работа в больнице в африканском Ламбарене в течение полувека, явился надежным подтверждением жизнеспособности стратегии одиноко борющегося человека, или, как он сам выразился, свободной индивидуальной деятельности. Благоговейное отношение к семье являлось неотъемлемой частью миропонимания Швейцера и его жены. Сам по себе их брак не являлся культом, но оказался формой отрешенного служения совсем другому символу. Как это ни удивительно, именно в служении миссии и отречении от всего мирского семья Швейцеров приобрела оттенок святости, ореол исключительных отношений, которые могут возникнуть между мужчиной и женщиной.