Никош, словно ещё был неуверен, что предпримет, указал место на скамье, сам стоя перед ней. Халка села.
– Король побил крестоносцев? – спросил хозяин.
– Победу великий Бог ему дал, старшины и рыцарства много погибло, – сказала воеводина.
– Шарый ранен? Гм? – пробормотал Никош.
– Ранен, но он поправится, дал Бог, – начала воеводина спокойно. – Бился как лев. Уже под конец дня, когда к крестоносцам подошли подкрепления, хотел собственной рукой комтура взять. Защищающие его крестоносцы тремя копьями брюхо ему распороли.
– Ха! – рассмеялся Никош.
– Подъехал потом король, – продолжала Халка, смотря на хозяина, – и увидев его так страшно покалеченным, воскликнул: «Что человек этот терпит». Шарый же имел ещё столько силы, что королю отвечал: «Я тут меньше страдаю, чем от злого соседа!»
Никош прервал таким выкриком и кулаки его вдруг сжались так грозно, что другая бы женщина испугалась его. Воеводина посмотрела на него только и добавила:
– Вот, король ему своё слово панское дал на поле боя, что его от соседа избавит.
Никош, у которого, казалось, глаза выскочат из-под век, закусил губы и отступил на шаг. Долго молчал…
– Король! Король! – выговорил он насмешливо, но по лицу и голосу понять было можно, что сам перед собой хвастался отвагой, которой вовсе не имел.
Стал всматриваться в воеводину, недоверчиво, но вместе с тем тревожно.
– Где же тот раненый? Здесь? – спросил он.
– Лечит его королевский доктор, Вацлав, в Бресте на Куявых, – ответила воеводина. – Король ему его сам поручил.
Никош поглядел исподлобья и снова начал бормотать:
– Король! Король!
– А что же тот король может сделать его соседу? – спросил он через минуту, задумчивый.
– Разве это женщина, как я, должна знать? Я взялась только дать знать жене, что жив – и с тем ехала к ней. Воз мой на дороге сломался.
Никош слушал, постоянно думая.
– Король! Король! – бормотал он под усом.
Но не по вкусу ему была, очевидно, эта объявленная панская опека. Вернулся от огня вглубь комнаты на несколько шагов, подошёл ближе и внимательно присматривался к воеводине.
Какая-то борьба в нём, видимо, происходила, которая ему была неприятна.
– Помогите мне, – сказала Халка через минуту, – попасть в Сурдугу.
– А что мне вы и Сурдуга ваша! – пожимая плечами, воскликнул вдруг Никош. – Может, это я тот сосед, на которого этот пёс, не добитый тремя тевтонскими копьями, жаловался королю? За то, что он на меня насадил короля, я буду вам помогать для него?
Он громко рассмеялся.
– Если бы вы это учинили, разум бы имели, не скажу уже больше… потому что лучше вам, видимо, короля не гневить и не раздражать. Он маленький, но руки длинные имеет…
– Если бы это всё была правда!.. – со смехом ответил Никош.
– Вольно вам верить или нет, – воскликнула воеводина, – делайте, как вам лучше.
И она гордо замолчала, Никош поглядел на неё. Странным ему казалось, что одна слабая женщина, будучи в его руках, казалось, вовсе его не боялась и такое мужество показывала.
Его это, очевидно, мучило, прошёлся в конце концов, задумчивый, по комнате, бормоча что-то сам себе.
Воеводина встала с лавки, потрясла немного промокшую одежду, повернулась к нему.
– Дадите мне людей в помощь? – спросила она.
Никош подумал снова.
– Людям и мне нужно за это заплатить, – сказал он грубовато. – В иное время и за вас мне бы выкуп следовал, потому что от меня никто так безнаказанно не вышел, – добавил он, смотря на неё, – но с бабами воевать не хочу. Заплатите – пошлю за возом людей.
– Заплачу, что же мне делать! Ежели у вас такое гостеприимство! – отозвалась воеводина.
– Я не холоп, чтобы бесплатно вёл, – огрызнулся Никош.
– Заплачу, – подтвердила Халка.
Никош, подойдя к двери, высунул голову и крикнул своим. Ждали они поблизости, может, иного ожидая конца, когда он приказал им взять свет и идти искать воз.
Сталось как поручил. Тем временем немного добродушный хозяин, может, пристыженный упоминанием о гостеприимстве, приказал подать еду.
Сам встал чуть вдалеке и снова начал расспрашивать о Флориане, о ране его, о приключении и разговоре с ним. Воеводина повторила ему, что поведала раньше, акцентируясь на том, что сам король очень старался о раненом.
Никош бормотал: «Король!», смеялся, но, однако, его охватывало беспокойство.
Дав воеводине подкрепиться, он начал рассказывать о себе с жалостью и великой болью, что сосед у него взял, что он имел самого дорогого, что, если бы не он, Домну получил бы он и стал таким же землевладельцем, как другие.
– Ужалил меня за кожу, так что я не мог ему отдать! – воскликнул он. – Король ничего не знает… пусть бы меня послушал.
Наконец он смягчился, только начиная жаловаться на свет и людей, когда служба воз воеводины привела. Не упоминая уже об оплате, Никош велел поправить колесо и дал проводника до Сурдуги.
IX
Радость и страх одновременно принесла с собой жена воеводы, прибыв ночью в замок, который, всё ещё в страхе за соседа, такой бдительной был окружён стражей, как во время войны.
Ворот ей поначалу отворить не хотели, хотя говорила им о себе и о Флориане – боялись предательства. Наконец на башню вышел старый отец, рассмотрел щуплый кортеж воеводиной, и её пропустили в замок.
Домна стояла уже тут с младшим ребёнком на руках, услышав о муже, нетерпеливая, чтобы что-то о нём узнать.
Новость о победе под Пловцами, глухая и неопределённая, дошла сюда, но из неё о судьбе тех, что сражались, ничего понять было нельзя.
Рассказывали, что пало их много, что победа была куплена дорого.
Поэтому тут все были в тревоге за Шарого, зная, с какой радостью он опасности искал и себя не щадил.
Воеводина начала с того, что объявила им о Флориане.
Домна живо к ней подскочила, с радостью и беспокойством, не умея себе объяснить, что воеводина в этих сторонах могла иметь за дела и почему оказалась здесь.
– Я также леливанка, – сказала прибывшая Халка, – и поэтому чувствовала себя обязанной опекать Флориана.
– А он! Он! Где? – спросила Домна.
– Вскоре прибудет, – отозвалась Халка, – вы – женщина мужественного сердца, поэтому не буду от вас скрывать, что он был ранен в битве.
Глаза Домны наполнились слезами, ребёнок прижался к груди.
– Был ранен? – шепнула она, внимательно всматриваясь в говорящую.
Старый отец дрожал, слушая.
– Сегодня уже раны значительно зажили, а так как ему, несомненно, нигде лучше не может быть, как дома, вскоре прибудет.
Всё это Домне ещё казалось не достаточно ясным – стояла, дожидаясь чего-то