Когда Ричард Боумастер появился в 1992 году в Университете Нью-Йорка в новой должности, его друг Орасио Амадо-Кастро был приятно удивлен переменой в его внешности. Несколько дней назад он встретил в аэропорту неряшливого пьяницу, бормочущего несуразности, и пожалел о том, что настаивал на его принятии на факультет. Он восхищался им, когда они оба были студентами и потом молодыми специалистами, но с тех пор прошло много лет, и Ричард сильно опустился. Смерть двоих детей оставила в его душе незаживающую рану, так же как и в душе Аниты. Интуиция подсказывала ему, что они разойдутся, смерть ребенка может разрушить брак, немногие переживают подобное испытание, а эта пара потеряла двоих детей. Трагедия представлялась еще ужаснее оттого, что Ричард был виновником несчастья, которое произошло с Биби. Орасио даже представить себе не мог, что должен был ощущать Ричард; если бы такое произошло с одним из его мальчиков, он бы, наверное, предпочел умереть. Он боялся, что друг не сможет соответствовать академической должности, но Ричард явился безупречным: он был чисто выбрит, волосы аккуратно подстрижены, на нем был строгий летний костюм серого цвета с галстуком. Дыхание отдавало алкоголем, но выпитое никак не отражалось ни на его поведении, ни на его речи. Его оценили с первого дня.
Супруги поселились в одной из квартир для преподавателей факультета у Вашингтон-Сквер-парк, на одиннадцатом этаже. Квартирка была маленькая, но вполне подходящая, с функциональной мебелью и очень удобно расположенная, в десяти минутах ходьбы от работы Ричарда. Когда они приехали, Анита переступила порог так же автоматически, как она делала все в последние месяцы, уселась у окна и стала смотреть на маленький кусочек неба между соседних высотных зданий, пока ее муж распаковывал чемоданы, раскладывал вещи по местам и составлял список продуктов, чтобы идти в магазин. И такая позиция сохранялась на протяжении всего их короткого совместного проживания в Нью-Йорке.
— Меня предупреждали, Лусия. Меня предупреждала ее семья и ее бразильский психиатр. Ее состояние было очень хрупкое, как я мог этого не замечать? Смерть детей разрушила ее.
— Это был несчастный случай, Ричард.
— Нет. Я провел бурную ночь, когда подъезжал, у меня голова кружилась от алкоголя, кокаина и секса. Это не был несчастный случай, это было преступление. И Анита это знала. Она возненавидела меня. Она не позволяла мне прикасаться к ней. Когда я привез ее в Нью-Йорк, то оторвал от семьи, от страны, она оказалась на обочине жизни, не зная ни людей, ни языка, отстраненная от меня, а ведь я был единственным человеком, который мог ей помочь. Я изменил ей во всех смыслах. Я не думал о ней, только о себе. Это я хотел уехать из Бразилии, удрать от семьи Фаринья и начать профессиональную карьеру, которую я и так слишком долго откладывал. В то время я по возрасту мог быть штатным профессором. Я начал очень поздно и, чтобы наверстать упущенное, стал учиться, учить, а главное, публиковаться. С самого начала я знал, что попал ровно туда, куда мне нужно, но пока я распускал хвост в аудиториях и коридорах университета, Анита целыми днями молча сидела у окна.
— Она наблюдалась у психиатра?
— Это можно было устроить, жена Орасио предложила сопровождать ее и помочь с оформлением страховки, но Анита не захотела.
— И что ты сделал?
— Ничего. Я был занят своими делами и даже играл в сквош для поддержания формы. А Анита так и сидела одна в квартире. Не знаю, что она делала, спала, я думаю. По телефону не отвечала. Мой отец иногда навещал ее, приносил сладости, пытался вытащить погулять, но она даже не смотрела на него, думаю, презирала, потому что он мой отец. На выходные я уехал с Орасио сюда, в хижину, и оставил ее одну в Нью-Йорке.
— Ты много пил в те времена, — сделала вывод Лусия.
— Много. Я проводил в барах все вечера. Я держал бутылку в ящике рабочего стола, и никто не подозревал, что у меня в стакане джин или водка, а не вода. Я жевал ментоловые пастилки, чтобы отбить запах. Я думал, что никто ничего не замечает, что я могу пить как лошадь безо всякого вреда для себя; все алкоголики обманываются на свой счет точно так же, Лусия. Была осень, и небольшая площадь перед домом была сплошь покрыта желтыми листьями… — прошептал Ричард прерывающимся голосом.
— Что произошло, Ричард?
— Полиция приехала сюда, чтобы сообщить нам, в хижине ведь не было телефона.
Лусии пришлось долго ждать, пока не прекратятся глухие рыдания Ричарда; она не стала вытаскивать руку из спального мешка, чтобы погладить Ричарда, попытаться его утешить, она понимала, что нет в мире ничего, что могло бы утешить его в этом воспоминании. Она знала в общих чертах о том, что произошло с Анитой, по слухам и комментариям университетских коллег и догадалась, что Ричард заговорил об этом впервые. Ее глубоко взволновало, что он решил доверить ей это душераздирающее признание и что она — единственный свидетель его очищающих слез. Из своего опыта, когда она писала и говорила о судьбе своего брата Энрике, она знала об этой таинственной власти слов, когда можно разделить с другими людьми свою душевную боль, осознавая, что и они чувствуют эту боль, потому что жизни людей схожи между собой и чувствуем мы все одинаково.
С Ричардом она продвинулась по этой стезе гораздо дальше знакомого и надежного пространства, потому что оба они, оказавшись втянутыми в трагедию, произошедшую с Кэтрин Браун, поняли, кто они сами. Неуверенно, на ощупь они подходили к подлинной близости. Лусия закрыла глаза и попыталась мысленно поддержать Ричарда, передать через несколько разделяющих их сантиметров свою энергию, защитив его своим состраданием, как она много раз делала в последние недели жизни матери, чтобы смягчить ее тревогу, а заодно и свою.
Вчерашней ночью она легла на кровать к Ричарду, чтобы посмотреть, каково ей