Ярина как могла разводила над Лесом тучи. Ломило от тяжести спину, болела голова, выбивалась она из сил, карауля яблоко, держа в плену и День, и Обыду, следя за Лесом, за чернодверью, подхватывая, латая, что где может…
Слезились глаза, клонило в сон – шутка ли, три луны не спать! – и держалась Ярина на чёрных ягодах, на тёплых лучах, что шли от пленённого лебедя. Боль внутри разгоралась, и порой чудились угольки рябины в глухой печи. Ярина не понимала: волки ли следят из леса, свет ли зажигается в далёких избах или акшаны глядят из её души.
Ручей посреди рощи почти высох. Приходилось спускаться на самый край, чтобы зачерпнуть душной, сладкой водицы. Каждый день Ярина склонялась ниже, ниже; одолевала мошкара, мельтешило перед глазами и давило на спину, пригибая к земле. Вспоминала, как шагала по листьям, по ветру, меж самых крон; Обыда говорила: по краешку идёшь. По краешку. Так и беду свою по самому краешку обойдёшь, когда час придёт. Обойдёшь и не рухнешь.
Ярина слышала голос Обыды, мерещилось, что взаправду она говорит, что ветер доносит из избы, – и едва держалась на ногах, спускаясь к ручью, удерживая на плечах тучи. Глядела в воду и думала: уйти бы в неё. Уйти бы в безвременье, и гори огнём наливное яблоко, и память, и чернодверь, и Хтонь, и всё, что желалось, всё, чего хотелось, – гори огнём, если так страшна цена! А ведь далеко, ой как далеко ещё до донышка…
* * *
Каждую полночь пролетал на своём коне по небу, каменея, Тём-атае. Каждый день глядел День Красный, как западают глаза у Ярины, как не смывает лесной ручей с рук кровь.
…На пороге осени к верхушкам яблонь стянуло тугие тучи, и посыпались вперемешку со снегом васильки. Ярина долго стояла, глядя на снегопад, – чёрная игла среди белого полотна. А потом сняла с головы цветок, поднесла к лицу, и на миг, на краткое мгновенье мелькнула в глазах прежняя искорка – мягкая, озорная.
– Дай мне уйти, – тихо попросил День. – Зачем я тебе? Вели Ночи с тобою быть. Дело ли это – целое лето в Лесу не было солнца?
– Ты мне клятву дал никогда против меня не идти. Ты мне Белое Пламя дал. Ты День мой Красный. А Ночь… Тот ему господин, кто в тёмном времени правит. Друга такого хорошо иметь, только за спиной его оставлять не след.
Яр-горд прислонился к яблоне, прижал ладонь к синеватой коре. В который раз за лето подумал: как же вышло, что вместе с Обыдой вырастили они ягу такую? Тихую да опасную, что пока, по молодости, не ведает, что творит. А ведь рассказывала ей Обыда и про Великий Лес, и про Равновесие, про то, как покачнуть его страшно. И про мглу над Полянами говорила. А Ночь и Хтонь показывал, и Калмыш. И Керемет хохотал, искушал, и царевна объясняла…
Где сплоховали? Какой ломоть не туда встал, отчего береста пришлась не по дереву?
…С первых деньков в Лесу, как только оклемалась, тянулась Яринка к новому. Что за вышивка такая? Что за ягодка? А Дальние поляны отчего такие шумные, отчего мы туда смотрим только, а ходить не ходим? Придёт ли Кощею черёд за чёрную дверь идти? А если Утро есть, то отчего Сумрака никогда не видно у калитки? В воршудах у женщин ни красных, ни чёрных узоров нет на руках, а у тебя, Обыда, и те, и другие – почему?.. А Инмару, коли он превыше всего, зачем яга? А в перепечи белый гриб с сыроежкой вместе положить – печь не разорвёт?.. Порой и Обыда уставала отвечать на её вопросы, а Яра впитывала и впитывала, как озёрная губка, как горячий летний луг в дождь. И знаний-то у неё скопилось много, много – но далеко не все удалось делом проверить. А знания без опыта опасны. Раньше яга-наставница не давала на топкую дорожку свернуть, но что будет, когда Ярина одна останется, без совета, без защиты? Не её от мира – мира от неё?..
А у Обыды-то и надежды нет победить. Сидит, поди, в избушке, которую издревле я́ги построили яблочко караулить, да дрожит, всё понимая. И не выходит не оттого, что время выжидает, а оттого, что бой боится принять. И рада бы, может, уйти, да как? Ярина ведь из рощи уже живой не выпустит. И сам День рад бы помочь – да нечем: крепко связывает данная Яре клятва не идти против неё, что бы ни случилось. Яге не соврёшь, в шутку не поклянёшься.
Обескровленный Лес шумел. Сохли, облетая, листья, шипели, выползая, осенние змеи.
– Может, есть-таки другой путь? – спросил Яр-горд в первый день осени. Ярина промолчала. А в следующий миг вспыхнуло, качнувшись, яблоко и полетело вниз.
Глава 29. Изба в Роще
Ветер ножом пронизывает насквозь.
Прямо под сердце, прямо в огонь заветный.
В самую ось вонзается, прямо в ось,
Веткой сдувает в бездну веков несметных.
Веткой лечу во тьму, в ледяную тьму.
Шепчутся голоса из нутра колодца.
Я различаю тени, глаза, кайму,
Слышу, как брешет пёс и яга смеётся.
Красный узор плетёт по рукам сосну.
Хоть бы искру в Безвременье этом высечь…
Там на прощанье Лес серебром блеснул.
Здесь я одна во тьме. Я одна из тысяч.
Обыда вздрогнула, закричала, тяжело завыла, вырываясь из сна. Цепкие руки яг держали, лапы елей мешали, болото тянуло тягучей зеленью в себя, в смерть…
Часто дыша, села на лавке, оглянулась на лиловый свет, брызжущий в щели, на яблоневые ветви сквозь дыры в брёвнах. Жива. Жива ещё.
Осторожно поднялась, проверяя, держат ли ноги, служат ли руки. Держат. Служат. Едва, едва; уж и шагов осталось, поди, с горсточку, и вздохов – по пальцам пересчитать. Но ничего. Жива. Жива ещё и поборется яга Обыда. За яблочко, за свой век.
Хлебнула воды из чашки, плеснула в лицо. Держась за стену, подошла к дверям. Осторожно выглянула наружу. Так и стоит. Так и стоит её девочка, её проклятье.
Ветер не шевелил на Ярине платье, не трогал волосы. День Красный застыл рядом, будто камень. Солнце ото Дня не уходило, жгло рощу железными лучами – то закатными, то полуденными, отчаянными, путаными. Хоть бы каплю дождя… Хоть