Ознакомительный фрагмент
если говорить честно, Савва, конечно же, прав. Он при каждой нашей встрече присваивал меня себе так, что переставал быть чужим априори…– Пойду, проверю Ромку.
Выхожу из кухни под барабанную дробь колотящегося в горле сердца. Ромка, кое-как накарябав уроки, уснул с телефоном в руках. Хорошо, что завтра в школу. Может, встанет пораньше, а не в последнюю минуту, как обычно. Ромка… Сынок. Сколько я всего пережила, прежде чем он родился! Провожу пальцами по его мягким волосам. Наклоняюсь ниже и замираю, уткнувшись носом в темную макушку. Теперь-то я понимаю, что Бог не давал нам детей с Анатолием из-за его грехов. Но тогда, семь лет назад, меня не покидала уверенность, что это я какая-то не такая. И чтобы стать «такой», я держала посты, молилась, и била поклоны… Я плакала и впадала в отчаяние. А потом каялась в нем на исповеди. Каждый раз… каждый раз! И так продолжалось три… нет – четыре года. Пока я случайно не узнала от свекрови, что Анатолий бесплоден.
Закрываю глаза и, как сейчас, вижу перед собой тот давний разговор.
– К-как? Почему же он ничего не сказал мне?
– А он ничего о своем бесплодии не знает. – Свекровь улыбается, будто в этом есть что-то веселое, и начинает оттирать от грязи брошенную в раковину картошку. У меня же земля уходит из-под ног. И кухня перед глазами пускается в пляс.
– Как такое возможно?
– А зачем ему сообщать? Ты же знаешь, как непросто с этими мужчинами? Еще не хватало, чтобы у него комплексы развились! Ты ведь этого не хочешь?
– Нет, конечно!
– Вот и помалкивай. Я тебе это всё рассказала не для того, чтобы ты Анталию передала.
– Но как же? – я сглатываю, откладываю от греха подальше нож, ведь руки так дрожат, что можно запросто оттяпать себе полпальца. – Пока он не знает о своей проблеме, мы не сможем ее решить…
Я собираю в кулак все свои силы, чтобы не выглядеть истеричкой в глазах свекрови. Но опыта в таких играх мне явно недостает. Губы дрожат, руки трясутся… И возмущение без всякого труда вытесняет во мне смирение, смирение, которое я копила не один год.
– А как, позволь, ты это собралась решать?
Мне двадцать три. Я понятия не имею. Знаю только, что наверняка существуют какие-то способы. И что у меня на подходе истерика.
– Наверное, от этого есть лечение.
– Нет. Неужели ты думаешь, я не поинтересовалась?
– Тогда можно попробовать провести ЭКО или, на худой конец, усыновить кого-то…
– Забудь. Бесовская процедура! А детки с божьего благословления на свет родиться должны, – свекровь деловито выкладывает картошку в кастрюлю. – Что же касается усыновления… Ты, наверное, помнишь Лидию Васильевну? Щупленькая такая, обычно у Семистрельной стоит?
– Д-да… Конечно.
– Так вот усыновила она в свое время паренька. Не послушалась, хотя ей говорили, мол, Лидка, ну куда ты лезешь, мало ли кто у него родители. И что?
– Что? – всхлипываю я на грани истерики.
– Вырос наркоман. Все из дома тащит. Мать лупит. А уж сколько она в него сил вложила! И на английский таскала его, и на шахматы. Спаси и сохрани. – Крестится.
Была бы я тогда посмелее, постарше, так непременно нашла бы что возразить. Сказала бы, что такие истории происходят повсеместно и с родными детьми. Но в тот момент я промолчала. А может, свекровь нарочно не дала мне высказаться. И продолжила гнуть свое, смерив меня колючим, пробирающим до костей взглядом:
– К тому же грех брать чужих детей, когда ты можешь своего выносить.
– Чтобы кого-то выносить, нужно этого кого-то сначала зачать, – смеюсь сквозь слезы.
– Есть у меня некоторые мысли на этот счет…
– Мысли? Какие такие мысли?!
Свекровь ставит картошку на газ. Наклоняется ко мне и шипит, задевая губами ухо:
– Анатолий к зачатию неспособен, а чужие гены нам в семье ни к чему, так?
Я киваю, сбитая с толку, ничего не понимающая. На глазах слезы…
– Конечно.
– Тогда остается лишь один вариант. Других нет.
– Какой же?
– Савва.
– Ч-что?
– Савва все сделает. Он грубиян, конечно, и распутник жуткий, но чего не стерпишь ради благого дела.
– Вы что, совсем спятили?!
Даже сейчас, по прошествии лет, я горжусь тем, что мне хватило сил и смелости противостоять давлению свекрови и свекра… Прежде чем все-таки им уступить.
Целую Ромку, веду носом и… ловлю на себе тяжелый взгляд Саввы. Ноги наливаются чугуном. Понятно, что отсидеться здесь не получится. Непонятно, где найти в себе силы выйти к нему опять. Плетусь, как на заклание. Мимо, задевая телом тело.
– Тебе идет… – сипит он за спиной.
– Что именно?
– Быть мамой.
Мои губы дрожат. В тишине прохожу в кухню. На столе – давно остывший чай. Я вцепляюсь руками в столешницу и задаю вопрос, который мне давно не дает покоя.
– Почему ты согласился?
– Потому что ты попросила.
– А если бы я тебя попросила…
– Что, с девятого этажа прыгнуть? – смеется невесело. – Я бы и это сделал. Но, заметь, твое предложение было гораздо более заманчивым. Ты не представляешь даже, насколько.
– Твоя мать предупреждала, что ты развратник.
– С тобой все было иначе.
– Ну, да. – Недоверчиво усмехаюсь, хотя, если вспомнить ту ночь… Нет, лучше не надо. – Чего ты хочешь теперь? Сразу скажу, что я женщина самостоятельная. Нянька мне не нужна. Я со всем справлюсь… Почему ты так на меня смотришь? Я кажусь тебе смешной?
– Ни в коем случае.
– Тогда ты мне не веришь?
– В том, что ты со всем справишься? Может быть. Я только не пойму, зачем тебе это делать. – Савва оборачивается и снова обхватывает мой подбородок рукой. – Я ведь сказал, что буду рядом.
– А я сказала, что мне это не нужно! Я хочу поскорее забыть все, что случилось! А ты…
– Что я?
– Будешь мне постоянно напоминать о вашей мерзкой семейке, вот что!
Савва сжимает челюсти и, глядя мне в глаза, делает несколько глубоких вдохов. Если честно, я даже завидую его самообладанию. Тому, как он лихо, в общем-то, справляется со своим бешеным темпераментом.
– Напомню, что я уже очень давно к этой мерзкой семейке не имею никакого отношения. И