Одергиваю руки, будто обожглась, и сама отстраняюсь, отъезжая на стуле назад. Взглядом показываю Туманову на место напротив.
– Что? – непонимающе изгибает он бровь.
– Там сядьте, – пальцем тычу. – Подальше от меня, – по глупости уточняю, отчего Альберт хмурится. Из-за нервного тремора моя фраза звучит как приказ. И, конечно же, такое поведение удивляет и возмущает хозяина.
– Это мой дом, и я сижу, где хочу, – со сталью чеканит в ответ.
– Как скажете, – поднимаюсь, чтобы самой переместиться. Или вовсе покинуть кухню, опять голодной. С тоской бросаю прощальный взгляд на манящие сырники, покрытые румяной корочкой. Собрав волю в кулак, намереваюсь уйти.
Но тяжелая рука ложится на мое плечо и припечатывает меня обратно к стулу. Следом Альберт встает и, все-таки вняв моей просьбе, размещается напротив. Нас разделяет обеденный стол, однако даже на расстоянии Тумановская энергетика бьет меня мощными волнами.
Как едой наслаждаться в таких условиях? Если чувствуешь себя приговоренной к казни, а перед тобой – последний ужин. Вроде бы и хочется съесть его как можно скорее и насытиться, а с другой стороны – лучше отсрочить момент смерти.
– Сама приготовила? – Альберт протягивает руку к тарелке и, после того как я киваю, берет сырник.
Кусает неуверенно, будто отравиться боится, а потом съедает его целиком. Проглатывает, не пережевывая. Как питон свою жертву. Вот и меня так же заглотит, не поморщится.
– Неплохо, – бесстрастно дает оценку.
Неплохо?
Погружаю в рот кусочек, на этот раз аккуратнее. Пробую. Зернистость творога, запах ванили, сладость сгущенки и кислинка клюквы…
Вкусно же!
Или я от голода преувеличиваю свои кулинарные способности? Да нет! Стасе нравилось всегда, как я готовлю. Павлику, кажется, тоже. Хотя… он чаще в кафе меня водил. Божечки! А не потому ли, что не хотел лишний раз стряпню мою пробовать и при этом обидеть боялся правдой?
Конец ознакомительного фрагмента.