Итак, «нам не хватает правды». Тезису этому осенью исполнится сорок два года, он вступает во вполне зрелый возраст, из-за чего, видимо, уже не вызывает ни у кого никакой сколько-нибудь заметной реакции, к нему утратили интерес, с ним даже вот и не спорят.
Раньше мы очень огорчались, когда нашу литературу обвиняли в неправде. Советские писатели бескомпромиссно сражались против этого вновь и вновь всплывающего тезиса – сражались, поскольку его как свое оружие международный ревизионизм стремился использовать для атак и нападок на нас. Многие при этом горячились и нервничали. Да кто же останется равнодушным в тот час, когда на него возводят ложное обвинение, или, попросту, – поклеп?
А сейчас, когда сущность ревизионизма понятна, изучена, вскрыта и осмыслена даже школьниками, сейчас, как видим, никто и возражать не хочет тем, которые все еще блуждают с завязанными глазами, отгораживаясь так от «выспрашивания людей об их делах и работе», от «присутствия на собраниях» – от всего, и, видимо, всерьез считают слепую повязку на глазах своим «магическим кристаллом».
Но возразить все-таки надо. И не только потому, что может быть, у тех, кого К. Паустовский подозревает в неправде, в служении полуправде и фальши, иные представления о правде, что эти представления расходятся с представлениями К. Паустовского. В самом деле, К. Паустовский, очевидно, твердо убежден в том, что лишь отстаиваемое им – истинная правда. А ведь оппонент в свою очередь убежден, что тоже отстаивает правду. Почему же К. Паустовский, ратуя за право на убеждения для себя, столь сурово отказывает в праве на это другим? Почему другим он оставляет только возможность «сочетать служение полуправде и полуфальши со служением своему благополучию»? Откуда такое высокомерие по отношению к сотням и тысячам коллег по перу?
Ни я, ни близкие мне товарищи-писатели, насколько мне известно, не подозревают К. Паустовского не только в неправде, но даже и в полуправде. Что касается меня лично, то я глубоко убежден в том, что К. Паустовский говорит и пишет правду – свою правду, рисуя ее такой, какою он ее понимает. И я не согласен с теми, кто высказывает сомнение: дескать, может быть, К. Паустовский думает совсем не так, как он написал. Нет. Он думает именно так, как написал, я в этом не сомневаюсь. Почему же он не допускает, что и другие говорят и пишут правду? Почему он не даст себе труда задуматься, поразмышлять над правдой других? Может быть, все-таки и у них она есть, хотя они и «выспрашивают людей об их делах и работе» и «сидят на собраниях»?
Нет, на рассуждения К. Паустовского о правде и неправде возражать надо совсем не потому, что он и те, на кого он обрушился, видят правду по-разному. Из такого препирательства ничего не выйдет: и он, и его оппоненты – люди взрослые, у каждого свои убеждения, складывавшиеся в определенных условиях десятилетиями. Возражать надо по другой причине – потому, что доказательства, на которых основано утверждение К. Паустовского о неправде, сами – сплошная неправда. Рассуждая о «комплименте», который писатели, недостойные быть причисленными к «настоящим» и «подлинным», посылают читателям, автор вот что говорит в своей статье: «Заключается он («комплимент». – В. К.) прежде всего в приторно благополучных концах и в том, что мера светлых и темных красок в книге строго взвешивается с преобладанием светлых (голубеньких и розовых) тонов». Дальше: «Не принято писать о недостатках, как бы они ни были вредны для нашей общественной жизни, но сделав перед этим извинительного „комплимента“, не упомянув о наших достижениях». И еще: «Вторая вредная традиция – нежелание писать о страдании, боязнь даже намека на грусть, будто вся наша жизнь должна нестись под карамельным небом, под бодрый (бодряческий) смех „боевитых“ мужчин и женщин».
Эти рассуждения имели бы какой-то теоретический и практический смысл в том случае, если бы опирались они на действительные литературные явления, на книги, вышедшие, скажем, хотя бы в последние два года. А так – что ж это, где оно вычитано? Может быть, этими боевитыми бодряками населены недавние книги Ф. Панферова, Г. Николаевой, Г. Коновалова, А. Калинина, Н. Шундика, В. Очеретина, А. Иванова?.. А книги С. Воронина, Е. Серебровской?.. Да разве можно перечислить все богатства нашей литературы последних лет – литературы, которая волнует сегодня читателей, вызывает у них острую потребность собраться на читательскую конференцию, поговорить, поспорить, пораздумывать – и о прочитанном о жизни, и о самой жизни?! Хочется спросить автора статьи «Бесспорные и спорные мысли», читал ли он все это, или ознакомился хотя бы бегло, прежде чем обмакнуть перо в чернильницу?
«Не принято писать о недостатках…» А как же «Раздумье» Панферова, «Саламандра» Очеретина, «Золотое кольцо» Жестева? О каких только там недостатках нет речи! А «комплимента» что-то не видно, есть лишь правдивое отражение жизни честным и далеко вокруг себя видящим художником. Куда же девать непременные «наши достижения», если жизнь сегодня состоит главным образом, как тут ни крути, все-таки из «наших достижений», а не из «наших упущений». Ну как же искусственно отмести, отбросить реальность и малевать одним трагическим и черным, если даже оно, это трагическое и черное, и существует? Нельзя же, с одной стороны, ратовать за полнокровную живопись, богатую красками (к этому же зовет К. Паустовский, и справедливо зовет), и в то же время подталкивать под локоть: «А ты чего все-то краски давишь на палитру? Черенького давай, черенького. Впечатляет».
Глубоко неверно утверждение и о «благополучных концах». Кто читал талантливую повесть молодого латышского писателя М. Бирзе «И подо льдом река течет», тот, конечно, помнит окончание повести: юные подпольщики трагически гибнут. А если оглянуться на недавнее прошлое, то там мы найдем и «Звезду» Э. Казакевича, и «Молодую гвардию» А. Фадеева. Где благополучие последних страниц в этих книгах, где боязнь страданий и грусти? А «Дерзание» А. Коптяевой? Разве это благополучие, когда главный герой романа, Иван Иванович, остается на жизненном перепутье в общем-то ни с чем, а его жена Варя от неудавшейся жизни бежит за тысячи километров? Разве в личном благополучии пафос и сюжет «Раздумья» Ф. Панферова? А Евгений Белянкин, Николай Дементьев, Вера Чубакова, молодые и ищущие, разве они о «комплиментах» заботятся, изображая в своих книгах сегодняшнюю жизнь? Если верить К. Паустовскому, то, может быть, и окончание «Судьбы человека» М. Шолохова излишне благополучно и «комплиментарно»? И шолоховская светлая, оптимистическая, хотя и полная страданий и грусти, правда не подходит под норматив «истинной правды»?
В статье читаем о том, что в некоторых книгах, на полотнах иных художников мы, дескать, часто видим прямолинейно изображенных, примитивных людей. «Они по милости создателей книг лишены способности самостоятельно мыслить. У них эта способность, по велению авторов, просто атрофировалась за ненадобностью. Они знают назубок канонизированную этими авторами „сетку“ добра и зла. Они никогда не колеблются и ни в чем